Николай Дементьев: Какого цвета небо

– Курить мне начать, что ли?

Татьяна долго молчала, а потом вдруг обняла меня за шею рукой, поцеловала в щеку, как мама это иногда делает, сказала:

– Спасибо, Иван. Я рада, что не ошиблась. За это я тебя и люблю.

Я посмотрел на нее, и мы снова стали целоваться.

– Ваня, боже мой!…

– Танька!…

– Нет, только не сейчас, не сразу.

– Да я не буду, ты же знаешь.

Откуда-то донеслись отчетливые звуки транзистора, потом голоса, смех. Татьяна испуганно высвободилась из моих рук, села, отвернулась, стала поправлять прическу.

– Тань, я ведь на всю жизнь!

– И я!

– Но ты веришь, что я?…

– Да. Я же тебя знаю. А ты?

– И я верю тебе. Только мне кажется, я тебя совсем не знаю.

– Это тебе только кажется.

– Наверно.

– Пойдем? – шепотом спросила она.

А я почему-то не мог двинуть ни рукой, ни ногой, и слова у меня не выговаривались.

– Пойдем-пойдем! – опять, как старшая, сказала она, просто взяла меня за руку.

Я вскочил, посмотрел на нее, и мы вдруг захохотали. Стояли, держались за руки, смотрели друг на друга и хохотали изо всех сил, даже раскачивались от смеха, нагибались, все не отпуская руки.

– Готовы! – сказал невысокий парень, выходя из-за кустов; в одной руке у него был транзистор, второй он держал за руку девушку ростом с Лену.

– Смотри-ка, а она тоже рыжая, как и ты, – сказала девушка, улыбаясь.

Тут и мы с Татьяной разглядели, что парень действительно рыжий, и опять захохотали, поскольку и меньшего предлога для смеха нам было достаточно. Точнее сказать, никакого нам предлога не надо было. Парень с девушкой, тоже держась за руки и глядя на нас, захохотали. Мы даже присели от смеха, закачались на корточках, вот-вот готовые упасть. И парень с девушкой присели, тоже покачиваясь, даже слезы от смеха у них показались на глазах. Прямо-таки гипноз нас захватил, накатил, как стихийное бедствие.

Не знаю, сколько времени мы так хохотали. В глазах у меня все расплывалось. Мы с Татьяной встали, с трудом перевели дыхание, вытерли глаза. И парень с девушкой поднялись. Мы кивнули им так, будто давно и хорошо были знакомы. И они нам ответили совершенно так же. Мы с Татьяной пошли в одну сторону, парень с девушкой в другую.

– Погоди, – растерянно сказал я, когда вдруг увидел, что мы уже идем по шоссе к станции.

Татьяна остановилась, посмотрела на меня. У нее было то же выражение лица, как у мамы, когда она ждет: так я сейчас поступлю или нет?

– Ребята-то, наверно, пьяные… – нерешительно сказал я.

Татьяна молчала, только стала смотреть на шоссе.

– Нехорошо ведь получится, – просительно уже выговорил я. – Хоть у меня и нет с собой прав, но бросать-то их вроде не по-честному, а?

Татьяна ковыряла носком туфли песок, смотрела вниз.

– И ракетки твои в машине остались. Ты уж не сердись, а? Только никак я не могу вот так уехать.

– Ну вот! А я все ждала, ждала: вспомнишь ты сам или…

– Вот ты, оказывается, какая! – с опаской сказал я.

Она привстала на цыпочки, поцеловала меня, сказала:

– Знал бы ты, до чего ж я тебя люблю!

И мы пошли назад. Долго молчали, а потом я сказал:

– Знаешь, можно, конечно, и шутить, и трепаться, но ведь есть в жизни вещи… Ну, на которых и вся жизнь стоит!

– Вот-вот: святые!

– Да, святые, хоть и старомодное это словечко.

– Нет, оно не может быть старо – или новомодным: оно вечное!

Я даже остановился. Татьяна и раньше нравилась мне, возможно, я любил ее с того самого времени, как нес на руках в больницу. Может, даже и еще раньше. Но вот только сейчас понял то главное, из-за чего я люблю ее. Это ощущение было таким сильным, будто до этого я сидел в кино и все происходящее видел на экране, а тут – сразу это экранное окружило меня, стало живым, моим собственным, родным! В чем-то самом главном мы с Татьяной оказались одинаковыми, как до этого у меня было только с мамой.

Татьяна стояла и терпеливо, очень внимательно и ласково смотрела на меня.

– Какого цвета небо? – спросила она очень серьезно.

– Голубого… И еще синего вон там. А там – белесое. -

– Ну вот! И я вижу его точно таким же, понимаешь?! Точно-точно таким же, как и ты видишь. И так у нас с тобой будет всегда, всю нашу жизнь!

А я почувствовал, что сейчас могу заплакать от счастья!… Не знаю уж, как Татьяна увидела это, только она поспешно пошла вперед. Шла себе и шла, а я смотрел на нее. И по-прежнему видел, конечно, ее красивые ноги и эти проклятые брюки-эластик, которые решительно ничего не скрывали, И голые руки, и шею, и плечи, и волнистые, уже высохшие волосы. Все это было и таким, как раньше, и совершенно новым уже, почти как мои собственные руки и ноги. Пошел за ней.