Николай Москвин - Конец старой школы

23 сентября, утром

Сегодня будут выборы ученического совета.

Прошлый раз я не записал другого события.

Получил из Минска письмо от Аси… Она уехала на родину в Минск больше года назад, и до сих пор — молчание. Пишет, что письмо мое из Москвы (после поездки моей и Телегина в Херсон) получила за несколько дней до своего отъезда и не успела ответить. Пишет, что учится в женской гимназии и что скоро переходит на совместное с ребятами обучение (какая Америка!). Пишет, что вспоминает о нас и, в частности, обо мне. За «падеспань» на меня не сердится (ну, вот и хорошо!). Просит написать про нашу жизнь и извиняется за молчание…

Прочел письмо. Что-то приятное, далекое… Дорого, как каждый день уходящего детства. Но не трогает! И вспоминаю, что у меня было раздвоение: не вижу Асю — скучаю, вижу — думаю о Варе…

Как хорошо, свободно, легко — одна Варя! Смешно: «одна Варя»! Мы не знаем друг друга, и хочет ли она знать меня! И где она? Что с ней?

Мчусь в Реалку (привычка!). Мчусь в «3-ю Единую и т. д. Школу». Чей список победит?!

23 сентября, вечером

Были выборы…

Повестка короткая: 1) отчет старого учкома и 2) выборы ученического совета.

Первая схватка произошла из-за председателя собрания. Борис Кленовский открыл собрание и просил выбрать председателя. Каждому списку важно, чтобы председатель был из «своих». Мы выдвинули кандидатуру Телегина. «Умяловцы» — Черных, «тутеевцы» — самого Тутеева и так далее.

Кленовский спросил, нет ли отвода кандидатам. Тут неожиданно встает Черных и говорит, что он снимает свою кандидатуру. У «умяловцев» — паника! Умялов набрасывается на Черных, а тот говорит, что вообще снимает себя из списка № 3. Умялов шипит на него: «Свинство!», «Измена!» и прочее. Но нам на руку! Противник мечется и на скорую руку выставляет в председатели кандидатуру… Плясова.

Перед голосованием девчонки просят показать кандидатов — не знают их. Кандидаты встают. Телегин мрачно и словно кукла встает, смотрит на стену и быстро садится.

— Покажите Телегина! — кричат.

Кленовский просит Телегина еще раз встать. Тот опять мрачно встает и смотрит на стену. Я вижу, как у него дергаются губы от смеха. Всех остальных также показывают собранию. Кроме Плясова. О Плясове почти все кричат: «Знаем! Знаем!» Мелькает мысль: если Плясова знают, его выберут. Это правило всяких выборов.

Но… Или надоело собранию возиться с председателями, или Антон произвел на всех «неотразимое» впечатление, но выбрали его. По нашему «списку» и по нашим сторонникам бегут радостные улыбки: наш! наш! наш!!

Секретарем выбрали Плясова. Венька пошел на эстраду, раскачиваясь на длинных ногах. Взял бумагу и сразу чего-то глубокомысленно застрочил. Телегин сел как монумент, уставился поверх голов на противоположную стену. Я понял: он боится смотреть на девчонок, а потому, для храбрости, смотрит на стену. Телегин позвонил в колокольчик и встал. Сначала спросил, не глядя на собрание, будут ли возражения по повестке, а потом:

— Слово по первому пункту повестки предоставляется товарищу Кленовскому.

Кленовский стал отчитываться за работу старого учкома. Что сделано, что не сделано, что надо сделать. Кленовский временами подпускал такие свои «принципиальные» загибы, что собрание кричало: «Короче! Яснее!»

После отчета были вопросы, потом прения. «Премьеры» всех списков считали долгом выступить и поругать старый учком. Понимай: «Если пройдет наш список, этого никогда не будет».

Ругать, конечно, следовало учком, но, если иметь в виду наше неученье, дрова, тиф, упреки в слабой деятельности учкома не так уж справедливы.

Как и надо было ожидать, на учком обрушились «умяловцы». Когда вышел сам «премьер», раздались аплодисменты. Я заметил, что больше всего хлопали девчонки. Его одногруппница Ольга Бабанова сама хлопала и уговаривала подруг: «Хлопайте! Хлопайте!» Телегин позвонил и остановил слово Умялова. Когда наступила тишина, Антон, глядя на хлопающих девочек, сказал:

— Здесь не цирк — прошу прекратить! Продолжайте, товарищ Умялов.

Умялов долго говорил о недостатках в работе учкома, потом начал развивать планы на будущее: о библиотеке, о кружках, о журнале, о представительстве в педагогическом совете и прочее. Умялов говорил и, видно, сам был доволен тем, что говорил. Делал задумчивые глаза, смотрел то поверх собрания, то на свои серые гетры. Чувствовалось, что это нарочно — и для «списка» и для девочек вообще.

Елена Прокопович сказала сзади меня своей соседке: