Александр Рекемчук - Все впереди

— Они нам вот это, значит, с Урала. А мы им заместо газа что? Что?

Тихо на одиннадцатой буровой. Скрипят кедры в лесу.

— Ну, айда отсыпаться, помощник, — сказал один из брезентовых пиджаков. Он-то и был дизелистом.

Дизелист привел Алексея в домишко неподалеку от буровой. Уютное такое, сборно-щитовое гнездышко. В гнездышке оказалось народу, как сельдей в бочке. Человек двадцать пять. Некоторые спали на раскладушках, а некоторые играли в домино.

Дизелист подошел к одной раскладушке, сдернул одеяло и закричал на того, который прежде был под одеялом:

— Сэмэн! Вахту проспал…

Сэмэн вскочил, одной рукой ухватился за сапог, а другой стал яростно лохматить затылок.

— У нас тут все посменно, — объяснил дизелист. Одна вахта работает, другая спит, третья «козла» забивает. А потом наоборот… Давай, помощник, устраивайся.

Сказать по правде, после путешествия по трубе, после ночевки на болоте у сырого костра, после того как отмахал с тяжелым чемоданом на плече столько километров до одиннадцатой буровой, спать Алексею очень хотелось. Но как-то вроде неудобно начинать работу с лежки на боку. А тут еще, выходит, выгнал человека из-под одеяла, чтобы залезть самому… В нерешительности Алексей переступал с ноги на ногу, оглядывался.

Должно быть, не так истолковал дизелист его, Алексеево, топтание. И сказал смущенно:

— Тесно, конечно, живем. Нету благоустройства… Но это временно. Скоро еще два дома будут, тогда разживемся с удобствами. Семейным по комнате дадут: можно, значит, жену привезти, у кого есть…

— У мэнэ як раз нэ мае — вэзы швыдче, — отомстил за раннюю побудку лохматый Сэмэн.

В окошке Алексею видны были два дома, сверкающие свежим тесом крылец, волнистым шифером крыш.

— Так ведь совсем готовые? — удивился он.

— Готовые, — кивнул дизелист. — Только без печей. Кирпича нету. Вот дорогу достроят — привезут…

И задумался. Все задумались, даже стучать по столу костяшками стали реже, а спящие стали реже храпеть. Поскрипывали кедры за окном.

— Мы без этой дороги как на дрейфующем полюсе… — сказал дизелист.

— Заперто, — объявили в углу, ударив дублем.

Алексей не торопясь застегнул крючки шинели и вскинул на плечо чемодан.

— А Гогот?

Когда Алексей спросил: «А Гогот?» — ему не сразу ответили. Все сначала посмотрели на пустую койку в глубине вагончика, потом друг на друга, а потом уже Марка-цыган зло сверкнул зубами:

— Удрал… Вчера ночью удрал. Мы спали.

И опять все посмотрели друг на друга. Как будто все они были виноваты в том, что Гогот удрал. Не виноваты они, конечно, тем более — спали. Но уже во всех вагончиках, наверное, особенно в тех, где кадровые живут, обсуждают это происшествие и, может быть, даже говорят: «Один к одному… На толкучем рынке, что ли, их оргнабор нанимал? Это же не рабочий класс, а сплошная шпана…»

Скорей всего так и говорят.

Алексей сдвинул брови:

— Поймать его надо. В милицию заявить, что вор. Получил деньги и удрал. Быстро поймают.

— Заявляли уже, — махнул рукой Степан Бобро. — Мы сами и заявили. Сразу. А прораб говорит: не первый это, дескать, подобный случай, и все равно милиция ловить его не станет…

— Почему? — удивился Алексей. — Деньги ведь он украл — государственные.

— Украл. И много… А чтобы его поймать, нужно делать союзный розыск. А союзный розыск, знаешь, сколько стоит? Раз в десять дороже. Вот милиция и отказывается ловить.

— Чудно́, — сказал Алексей Деннов. — Выходит, так он и будет ездить и воровать, а его ловить не будут?

— Выходит — так…

Помолчали.

— А школа на Джегоре есть? — спросил Марка-цыган.

— Есть. Для взрослых. Потому что детей там еще нету. А родильный дом уже есть. И амбулатория. Клуб тоже есть. Там, на Джегоре, жить можно. Без дороги только нельзя…

В это время раздался звонкий удар: это прораб ударил ломом по рельсу, подвешенному к сосне.

— Пошли, — поднялся Степан.

Все поднялись.

Участок строительства уже отдалился от вагончиков на шесть километров. Туда ехали в тех самых крытых грузовиках, в которых их привезли сюда дождливой ночью. Те же самые люди и сидели в кузовах.

Кроме Ивановых, оставшихся в городе из-за маленького Олежки. Кроме Рытатуевых. Кроме Гогота.

Все остальные — девятнадцать человек — были.

Алексей со всеми поздоровался, и все с ним тоже поздоровались — очень радостно, как будто его тут по крайней мере целый год не было или как будто он отсюда очень далеко уезжал, а потом вернулся.