Илья Дворкин - Взрыв

Но в тот миг, когда он ругался, ничего одухотворенного в лице его не осталось. Просто перекошенная злостью физиономия обиженного человека.

— Что вам надо? — резко спросил он Брагина. — А я и не знал, что вы такой скоропортящийся продукт, — добавил он и медленно обвел Брагина с ног до головы светлыми насмешливыми глазами.

— Почему же так? — удивился Костя.

— Ну как же! Слышали ведь: народ боится, как бы я вас не испортил.

— Да? — Костя тоже разозлился. Но голос его был вежлив. — Вы уж, Геннадий Петрович, очень вас прошу, не делайте этого.

И тогда впервые за все время совместной работы Нелюбин поглядел на Костю с интересом. Усмехнулся. Потом добродушно рассмеялся.

— Не буду, — сказал он, — уважу просьбу трудящихся.

И ушел.

Катились, бежали дни, до предела заполненные самыми разными неотложными заботами.

Приходилось учиться на ходу, спотыкаясь и набивая шишки, потому что, как оказалось, в институте не учили очень многим, совершенно необходимым вещам.

Брагин с изумлением убеждался, что мастеру на чисто инженерные занятия почти не остается времени. Его пожирают дела другие, от инженерии весьма далекие.

Надо было выколачивать у снабженцев стройматериалы, у механизаторов — механизмы, на складе — спецодежду для рабочих...

Все это оформлять разными замысловатыми бумажками, заполнять транспортные накладные шоферам, составлять процентовки и выцарапывать по ним деньги у заказчиков, выписывать бригаде наряды на сделанные работы и... и черта в ступе!

Брагин захлебывался в бумажках, тонул. Он все время боялся что-нибудь забыть, чего-нибудь не выбить, не выцарапать, не выписать, и тогда... тогда у бригады простой, план летит, у рабочих снижается зарплата. Костя осунулся и почернел. Кошмары стали мучить его по ночам.

Все эти бесконечные трубы, доски, крепежный брус, цемент, шпунт, бетонные изделия, которые он выписывал по указаниям Нелюбина, непостижимым образом таяли, будто в прорву проваливались.

Костя знал, что есть нормы расхода материалов на один погонный метр уложенного трубопровода.

Но он ужаснулся, когда все подсчитал. То, что числилось за ним, материально ответственным лицом, в несколько раз превышало нормы.

И вот один и тот же сон несколько дней подряд: громадный палец, ужасный в своих натуралистических подробностях, выползает из темноты, упирается, как бревно, в грудь, давит — и металлический голос:

— Где все это?!

И эхо: это... это... это...

Палец прижимает к стене, и Костя делается маленький-маленький.

— Не знаю, — шепчет он, — не знаю.

И сатанинский смех:

— Ха-ха-ха!

Костя пятится, пятится, потом бежит. Вот он уже не Костя, а собака, лохматая, тощая, а за ним, за собакой, толпа бросает палки, камни. А толпа все ближе, ближе...

И тут Брагин всегда просыпался с безумно колотящимся сердцем и еще секунду чувствовал себя мохнатым и с хвостом.

И вдруг понимал, что это сон, и несколько мгновений был остро, сладостно счастлив, пока заботы вновь не заполняли мозг.

Каждый день на полчасика приезжал Нелюбин. Выскакивал из кабины самосвала веселый, загорелый, с цветом лица. Шутил с Брагиным, с рабочими, похваливал мастера за расторопность.

Всякий раз Косте чудилась насмешка в глазах Нелюбина, но тот говорил разные серьезные слова, подчеркивал, что такая уж у нас, мол, работа, глядеть надо в оба и держать хвост морковкой.

Брагин был благодарен ему за поддержку и похвалу. Краснел от радостного смущения, когда Геннадий Петрович похлопывал его по плечу, называл коллегой.

И потому был до глубины души изумлен услышанным случайно разговором между рабочими.

Он сидел в прорабке, корпел над очередными бумажками, а разговаривали во дворе.

Сквозь тонкую перегородку все было слышно.

— Ну, запряг Генка парня, бесстыжая рожа, — сказал первый, — запряг и не слезает, погоняет знай.

— Не маленький, — буркнул кто-то, — неча ушами хлопать.

— Не маленький, — передразнил первый, — пятнадцать лет парень штаны за партами протирал, что он понимать могет? А тут к такому волку в зубы. Будто бы Генку не знаешь... Наш ему в рот глядит, а Генка и рад, А сам небось, пока наш тут уродуется... — дальше сказано было шепотом, и все расхохотались.

Помолчали, потом кто-то третий мрачно произнес:

— Ништяк. Обкатается. Сам разберет что к чему. Парень-то вроде толковый, только зеленый еще. А не разберется, значит, дурак. Так на нем и будут ездить кому не лень.

— Злой ты, — задумчиво произнес первый, и Костя узнал голос Федора, молодого еще парня, машиниста компрессора. — Боюсь, удерет он. Пуп надорвет и сбежит. Может, поговорить с ним, растолковать?