Олесь Гончар - Твоя заря

Продвигаясь по степи, женщины то и дело с надеждой поглядывают на Узловую, хотя Узловой, собственно, и нет, вся она лежит в руинах, лишь чудом каким-то сохранилась водонапорная башня, уцелела: вот она торчит над степью, как гетманская булава!.. Женщины не теряют из виду этот свой ориентир, слезящимися от ветра глазами обводят простор, уже им видно остатки станции, где, по их мысли, должен быть полевой госпиталь или какой-нибудь приемный пункт.

Больно Софийке видеть руины там, где раньше все было будто овеяно дыханием отца, согрето родственным теплом - сколько раз еще детьми бегали туда в кино или на вечера в железнодорожный клуб; рабочие депо часто показывали самодеятельные спектакли, широкой славой пользовался их хор,среди железнодорожного люда всегда почему-то было много парней и девчат с прекрасными голосами. Впечатлительной девушке все входило в душу, чувствовала, что этим стоит дорожить. Уже когда и в педучилище была, Софиика не раз ловила себя на том, что ей нравится говорить:

- Я дочь железнодорожника.

Или:

- Мой отец водит дальнерейсовые поезда!..

Какое это было удовольствие - бегать любоваться лётом поездов, встречать отца из рейса. Сколько волнения, когда вот приближается к тебе, пыхая паром, черный отцовский исполин, приближается из ночи в огнях, работая всеми своими стальными мускулами,- сама сила и мощь!

И отец поглядывает с высоты своего паровозного окошка, усталый, но улыбающийся, подает дочке знак приветствия:

все в порядке, мол, под всеми семафорами прошел и домой прибыл секунда в секунду!..

А когда захватчики опоганили станцию своими вывесками, бранью, топотом сапог, Софиика почувствовала, как станция утратила для нее притягательность, отпала малейшая охота бывать там,- никто из молодежи по доброй воле во времена оккупации туда не ходил, разве что нахватают в облаве шестнадцати-, семнадцатилетних да силой погонят, запакуют в эшелон. Некогда любимая Узловая, теперь она только ранила душу. Обокрадена жизнь, Софиика ощущала, что никогда с этим не смирится. Счастливые минуты пережила Софиика, лишь когда наши стали налетать из-за Днепра, принялись чуть ли нс ежедневно молотить проклятые фашистские составы, от которых всегда тесно было на колеях. Вот это начались представления! Вся степь глядела эти спектакли, ведь ставили их соколы из-за Днепра!

Унылостью руин встречает сейчас Софийку родная Узловая. И вокзал, и железнодорожные мастерские стоят обгорелые, зияют пробоинами, сажей чернеют закопченные стены. От привокзальных садов остались одни расщепленные стволы, вагоны лежат искромсанные, одну из платформ совсем сбросило взрывом с колеи,- лишь водонапорная стоит невредимо, как будто кто се заколдовал!

Однако жизнь возвращается. На территории станции, несмотря на царящий там хаос, появился народ, спешат куда-то военные и штатские с лопатами, минеры пишут мазутом на задымленной стене вокзала свою резолюцию, свидетельствуют, что мин уже нет; деревья сверкают инеем, в ободранном скверике у пакгауза девушки-зенитчицы устанавливают орудие, нацеливают его длинной шеей вверх, в голубизну, хотя небо сейчас совершенно спокойно.

На девушках тулупчики новенькие, и сами они ладны, подтянуты, шапки-ушанки сбиты набекрень как-то даже кокетливо; настроение девушек соответствует этому дню, соединившему в себе солнце и мороз и радость освобождения Узловой,- смех то и дело слышен из ямы-траншеи, где зенитчицы, сбившись стайкой, хлопочут у своего орудия.

- Беги к ним, Софийка, спрашивай!..- Женщины остановились.

А едва Софийка стала приближаться к зенитчицам, девичий смех тут же угас, шапки-ушанки с выпущенными из-под них локонами застыли гурьбой у бруствера, и на разордовшихся лицах появилась напряженность. Что за цаца изволила к ним пожаловать? Видно, эта местная красотка лет семнадцати вызвала у них, помимо напряженного недоумения, еще и нечто похожее на ревность или укоризну. "Мы вот воюем, нам войны достается по первое число, а ты себе возле мамы? Цветистым платком повязалась, челочку-гривку на лоб выпустила, а брови-чернобровы, должно, сажей наваксила, чтобы приманивать наших лейтенантов!.. А вчера где была? Может, и с теми в хаханьки играла?"

- Девушки, где здесь госпиталь? - как-то неприятно для себя волнуясь, спросила Софийка.

- А тебе-то зачем? - холодно отозвалась из ямы широколицая блондинка,Неможется?

Уловив холодок насмешки, Софийка невольно выпрямилась и, закипая обидой, кивнула с ревнивой гордостью в сторону саней: