Николай Воронов - Юность в Железнодольске

Сейчас на Кюстринском плацдарме. За первой полосой немецкой обороны — Зееловские высоты. Позади Одер. Через переправу, скрытую сантиметров на пятнадцать под водой, идет и идет техника: танки, «катюши», артиллерия... На плацдарме сосредоточиваются танковые и стрелковые армии. Никогда не был свидетелем такой концентрации войск. Это будет, пожалуй, последний удар по врагу. На плечах весны мы ворвемся в Берлин. Я смотрю на моих бойцов и офицеров и на приданных батальону бойцов и офицеров танкистов, артиллеристов, минометчиков, думаю: «Кто из нас счастливчики, кому удастся преодолеть поле смерти перед Берлином и в самом Берлине? Может, никому? И так случается на войне».

И люди моего батальона, и те, кого видел в эти дни, да и те, кого видел за всю войну, в основном молодые и средних лет. Большей частью они умны, деятельны, крепки здоровьем. Это вызывает горчайшую мысль: в земле войны остается цвет наций. Какие невероятные усилия нужны тому или иному народу, чтобы восстановить хотя бы прежний физический и духовный потенциал нации?! Должно быть, Наполеон исчерпал военную мощь, которая была заключена в народе Франции, на полтора-два столетия? Легкость, с которой немцы захватывают Францию, не подтверждение ли этому?

Как восполнит себя мой народ? Сколько лет уйдет на это? Как он достигнет того, что у него в мечтах? Он только начал в о з м о ж а т ь, как говорили в бараке, — нешуточная убыль людских ресурсов в гражданскую, в голоды, да эти безмерные утраты почти за четыре года...

Если мы погибнем, кто заменит нас? Никто. Нас не заменить в том смысле, что мы единичны, неповторимы. Те, кто останется, оправдают ли они нашу гибель верностью нашей победе и борьбе, значительным трудом, духовной красотой, возвышением совести? Мертвым все равно, однако, покуда мы живы и заботимся о будущем, каким его вообразили и выносили, нам хочется, чтоб наш ранний уход претворился во все самое прекрасное, чего жаждут трудовые люди мира.

Кажется, что слышу, как земля перед фронтом, словно травой, прорастает смертью.

Больше записей не было. Наверно, следующую запись он сделал бы в Берлине, кабы не змееныш из гитлерюгенда, выстреливший по нему из фаустпатрона.

Костя Кукурузин убит двадцати пяти лет. Сейчас бы ему было сорок семь. В месяц его гибели мне было восемнадцать, а теперь — за сорок. Время от времени я листаю Костины записи. Они воскрешают в моей памяти образ этого человека, лучше которого не знает мое детство.

Я боюсь бестревожности. Я нуждаюсь в его беспокойстве. Оно спасительной любого оптимизма, потому что исходило из истинной правды, а также из опасностей, которые остались.

Тамара страшилась возвращения Вячеслава. Не потому страшилась, что разлюбил, что будут укоры и ревность. Чутье подсказывало: он по-прежнему бредит ею. Тамара страшилась того, как бы Вячеслав не поддался влиянию отца. Слышала от самой тети Усти, что Камаев грозил выгнать Вячеслава, если он, придя со службы, будет вязаться с Томкой, поэтому мечтала, чтобы Вячеслав вернулся из армии попозже: хотелось продлить время надежды. Но он явился, едва опубликовали указ о демобилизации.

Тамара ехала из института. Улицу Тополевую, вверх по которой скользил трамвай, только что полили. В темном зеркале мостовой плыл красный вагон и пульсировали электрические вспышки. Она любовалась отражением трамвая и набеганием отражения трамвая на отражение деревьев, реклам, узорчатых чугунных балконов, неба с облаками.

Мало-помалу ее внимание отвлек чей-то бег, упорно настигавший трамвай. Хотела высунуться из окна, но отпрянула: к ее локтю тянулась коричневая рука.

«Назир! Убьет!»

В следующий миг она усомнилась в том, что рука, тянувшаяся к окну, Назирова: слишком крупны суставы пальцев, у Назира персты — тонкие, длинные, сизые.

Выглянула. Вячеслав! Отстает от трамвая, но продолжает бежать. Стремящееся лицо азартно.

Рванула рукоятку для открывания дверей. Сипение воздуха, двери сложились в гармошку, выпрыгнула на мостовую.

Вячеслав летел на Тамару. Чтобы не сбить ее, крутанулся и начал падать. Она тоже крутанулась, схватив его за борт мундира, и они удержались на ногах.