Он ползал вокруг своих ботинок. Руки и ноги были белы. Портянки валялись на тропе. По этой тропе, начинавшейся от барачных общежитий на том берегу пруда (километров пять отсюда), он и дошел до крутояра. Куда его несло в такой мороз? Да еще в бумажных портянках и расползающихся ботинках? Сидел бы в общежитии возле печки.
Ему было лет двадцать пять, и похож он был на казаха.
— Малшики, малшики... — В сиплом, дрожащем голосе слышалась надежда на спасение. — Малшики, деньга дам... На карман.
Мы бросили лыжи. Перевернули его на спину. Стали тереть снегом ноги. Никак не проступала на них обнадеживающая краснота.
— Бессмысленно, — сказал Лелеся. — Не ототрем на холоде. И сами обморозимся.
Связали лыжи. Взвалили его на них. Я быстро сообразил, что катить такого здоровенного дядьку будет страшно трудно: толкать можно лишь с боков и низко наклонясь. Вот бы сейчас лыжи Колдунова: широки, длинны, прочны, притом в их высоко загнутых носах просверлено по дырке.
Я бросился к ущелью. Колдунов стоял на выходе из него. Повезло! А я уже думал, что придется за ним бежать до водопада. Я толкнул Колдунова в плечо. Верткий, как кошка, он успел упасть на руки. Это связало его. Покамест я, навалясь на его ноги, расстегивал крепления, он корячился, отрывая грудь от наста.
Между лыжами Колдунова положили лыжи Сани Колыванова — тоже длинные. Связали обе пары. Саня и я вцепились в фуфайку под мышками лежащего на спине казаха, Лелеся придерживал его ноги.
Тяжел! Мы скользили по лестничной наледи, скатывались вниз, отдыхали. Он тревожился, что бросим его.
— Малшики, деньга дам, на карман.
Мы молчали. Саня натянул на руки мужчины рукавицы величиной в штык лопаты. Колдунов продел в носы лыж тонкий сыромятный ремень, а кончики завязал узлом. Лелеся обмотал своим широким вязаным шарфом его ноги. Я притащил пласт толя, поверх положили казаха.
С пруда по пути к Тринадцатому участку был крутой спуск в глубокий ров. На покатом краю рва я и Колдунов, натянув сыромятный ремень, встали с боков. На всякий случай нацелили лыжи правей железнодорожного тупика: поперек колеи — штабель шпал с двумя жестяными фонарями.
Хотя мы яростно тянули на себя ремень, нас поволокло и расшвыряло по склону.
Молодчина Колдунов! Не выпустил из кулака сыромятный ремень, а то бы казах мог убиться о шпалы. Лежа неподалеку от штабеля с фонарями, он копошился, что-то страдальчески бормоча. Наверно, решил, что уж теперь-то мы бросим его: мол, хватит с нас падать, надрываться.
— Меня не надо оставить. Деньга дам.
Я разозлился. Не люди мы, что ли, чтобы кинуть тебя? Вслух сказал ожесточенно:
— Всем дашь?
— По скольку? — врезался в разговор Колдунов.
— Правда, по скольку? — спросил и Саня.
— Замолчите! — крикнул Лелеся.
На шее Колдунова надулись вены. Я вырвал у него ремень. Подтянул лыжи на ровное место.
* * *
Вечерний воздух синел, а в нашем тридцатишестикомнатном бараке еще не горели лампочки. Невелик электрический паек военного времени! Перерасход тока — провода обрежут.
Мы усадили казаха на санки под лампочкой. Лампочка висела посреди коридора на толстом от извести шнуре.
Притащили таз снега. Саня с Лелесей оттирали руки, я и Колдунов — ноги.
В коридор выскакивала детвора, за нею, набросив на плечи платки или фуфайки, выходили женщины.
Дарья Нечистая Половина помяла пальцами снег.
— Ых, вы, без соображения... Кожу парню снесете.
Она принесла мелкого, как мука, снега.
— Вдругорядь брать станете, поглубже в сугроб задевайте, пуховенький! Дай-ка, Толя, сменю тебя. Шибко усердно ты. Легонечко надо — вишь, парню больно. Дай-ка.
— Сам.
Меня удивил обидчиво-злой ответ Колдунова. Но едва взглянув на его лицо с помидорным накалом щек, понял, что и он, как Лелеся, Саня и я, проникся состраданием к человеку, который стонал и просил теперь об одном — дать ему умереть.
— Тетя Дарья, меня смените, — сказал я.
Поначалу, когда казах увидел огонь, нам показалось, что он рехнулся. Он умоляюще мычал, не сводя горячечных глаз с дырок в чугунной створке.
— Тетя, малшишки, пусти печь... А-а-а. Миня типла надо. Типла нет — пропал.
Мы знали: к печи ему нельзя, и хмуро молчали, но нам было очень горько, что не можем посадить его к огню. Он хотел вскочить и тут же, едва привстав, сел на санки. Зажмурился, закачался от боли снова, волнуясь, тянулся к печи.
Я подошел к барабану, закрыл и крепко-накрепко привинтил к чугунной раме наружную, без отверстий дверцу. Он зарыдал.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу