Николай Воронов - Юность в Железнодольске

— Колдун, ох и лепеху я отхватил...

— Покажь.

Тимур сбросил с плеча мешок, но залезть туда не успел: вырвала мать.

— Что ты, что ты, сынок?

— Не трусь. Ну, ладно. Идем к нам. Колдун, и ты, Серега, хочешь, дак тоже... Старые счеты из сердца вон.

В комнате он выхватил из мешка бостоновую темно-синюю тройку. Не снимая сапог, надел брюки, осмотрел штанины.

— Как юбки. Клинья не надо вставлять.

Брюки были широки в поясе, и, как языку в колоколе, слишком просторно было туловищу Тимура в пиджаке и жилете, застегнутых на все пуговицы.

— Личит? — спросил он хвастливо.

Мы понимали, что Тимуру нравится костюм и что скажи мы «велик», рассердится и сам Тимур, и особенно Татьяна Феофановна, с умилением уставившаяся на сына.

— Личит! — ответили мы.

Тимур, прищелкнув пальцами, топнул, ударил ладонью по подошве, запел, похлопывая себя по груди:

Расхотелось мне играть с Тимуром: высажу его — и потонет его радость в перышной неудаче. Но мне вспомнилась «аферистка», одетая в заношенное Сонино пальто, шулерская безжалостность Тимура — и это решило все.

— В очкаря бы срезаться, — мечтательно сказал Тимур.

Мы не хотели играть в очко. Он погрустнел и, когда Татьяна Феофановна попросила его нарубить мяса для пельменей, вспылил:

— Деньги добудь да еще жратву готовь! Вас три бабы, сами сготовите. Скукотища! Что будем делать, ребя? Девчонок, что ль, пойдем тискать?

— Бессовестный. Совсем уж спятил, — укорила брата строгая Соня.

— А что делать?

— Сыграем в перья.

— Ты ж поклялся: ни во что...

— Передумал.

— Много ль их у тебя?

— Целый воз.

Я щелкнул сквозь карман по жестянке. Он пощупал жестянку, взвесил ее на пальце, прикинул, сколько в ней может быть перьев.

Стол был занят: Татьяна Феофановна рубила в лиственничном корытце говядину. Соня месила тесто. Как-то откровенничая со мной, она сказала, что живет без надежд, а сейчас по тому, как она вскидывала глаза к потолку, легко было понять, что вся она где-то там, в надеждах, в небесах, покамест достижимых только мысленно. Я сам иногда ж и в у в послевоенном мире, который представляется отсюда, из сегодня, как земля после ливня: теплой, жмурящейся озерами, уставленной радугами.

Мы приткнули табуретку к табуретке, встали перед ними на колени. У Тимура было больше перьев, чем у меня — целая бонбоньерка из-под лимонных долек. Не только я, но даже он волновался: кому из нас выпадет счастье бить первым?

В одном из своих кулаков Толька зажал пуговицу. Выберет Тимур кулак с пуговицей — ему начинать, выберет без пуговицы — мне.

Повезло, как всегда, Тимуру. Есть же счастливчики! Я не на шутку испугался. Вдруг да Тимур выбьет сразу все мои перышки? Запросто выбьет! Я, случалось, подряд по тысяче перьев выбивал. Ему по тысяче не приходилось, но по стольку, сколько у меня сейчас, он выигрывал за кон.

Я поставил маленького «верблюда». Кончиком «союза» — это была его излюбленная бита — он ширкнул по спинке перышка, и оно опрокинулось навзничь. Он чуть-чуть задел тонкую шейку «верблюда», и тот мгновенно оказался в прежнем положении. Я поставил большого «верблюда», его постигла участь маленького. Я знал: если противник приноровится выбивать перья одного типа, разнообразь их. Я обычно так и поступал, но сегодня одолело меня упрямство, и я кидал под биту Тимура «верблюда» за «верблюдом», пока не проиграл весь «караван».

Я начал ставить «восемьдесят шестые», перемежая их «пионерами» и «рондо». Кисть Тимуровой руки действовала, как автомат: движение вправо, движение к груди — и перо, которое только что было моим, пришвартовывалось к борту его бонбоньерки.

Колдунов восхищенно чмокал губищами:

— Ч-черт! Вот щелкает!

У меня внутри, где-то там, где, по утверждениям бабушки, находится душа, возник озноб. И хотя спирало дыхание, я не решался кхекнуть: еще обнаружу перед Тимуром ужас, который занимается во мне... Скоро очередь дошла и до «союзов» — больших и маленьких, с шишечками и без шишечек. Я старался убедить себя в том, что крах еще далек и моя игровая мощь велика.

Я называл маленькие «союзы» крейсерами, большие — линкорами; и вот с каменным видом я наблюдал, как мои «корабли» уплывали к Тимуру.

Теперь я все злей верил в то, что остатки моих «эскадр» будут спасены «торпедными катерами» — крошечными чертежными перьями. Слишком трудно выиграть эти перышки: они переворачиваются лишь тогда, когда прикасаешься к ним кончиком биты, как волоском.