Петр Северов - Последний поединок

Я удивился, а потом долго смеялся. Именно в эту минуту Константин Щегодский послал головой третий мяч в ворота французов. Игра принимала такой характер, что вам было не до рассуждений. Пятерка украинских нападающих неизменно „висела“ на воротах противника и поочередно то Виктор Шиловский, то Константин Щегодский завершали атаки неотразимыми ударами.

Мне, естественно, было смешно: киевлянин Антон Идзковский, которого я так близко знаю, вдруг оказался итальянцем!

— Значит, Антон — итальянец? — спросил я.

— Простите, мсье, если я вас обидел… — извинились вы, когда мы шли к раздевалке. — Однако мне не верится, чтобы вы отказались сыграть в воротах „Ред Стара“ за солидный гонорар…

— Безусловно отказался бы. Больше того, я счел бы такое предложение оскорбительным.

Вы удивились.

— Да, странно… Очень странно. А известно ли вам, что в 1930 году в Англии один спортивный клуб уплатил другому за переход игрока двадцать тысяч фунтов стерлингов?

— В Англии это возможно. Однако я не скаковая лошадь, на которую ставят в тотализаторе.

— При чем здесь лошадь?! — закричали вы. — Нет, вы очень простодушны, мой друг… Для спорта нет границ, и нет правительств, и безразличен политический курс. Истинные спортсмены должны признавать один закон — силу, мастерство, выдержку, удачу.

Вечером, на банкете, устроенном в нашу честь, вы снова попытались изобразить спортсменов людьми очень далекими от социальных штормов, не признающими государственных границ. Помнится, с каким удовольствием вы называли их „гражданами мира“, „космополитами“, „вестниками всемирного братства“.

…С тех пор прошло семь лет, и теперь, в застенках гестапо, бандит и фашист Кутмайстер от имени такого же бандита Эрлингера обещает даровать мне жизнь, если я, советский спортсмен, перестану быть самим собой, если продам, свою совесть и честь. Вот почему я пишу вам в необычных условиях — в мокром карцере, недавно сооруженном их „специалистами“. Это, пожалуй, единственное строительство, осуществленное ими в моем городе. Сюда не проникает свет солнца, но и здесь все-таки можно до конца остаться человеком. Мне верится: ваше место — среди таких, как я.

Но, возможно, я ошибся? Возможно, в эти минуты вы шнуруете бутсы победителям, играющим на стадионе „Стад де Пари“? Тогда справедливые люди сочтут вас предателем и при встрече брезгливо отвернутся от вас.

Нет! Нет, простите меня за эти предположения! Я верю в человека, в правду, в жизнь… Не может быть, чтобы победили садисты и палачи. Но, месье Вильжье! Не обижайтесь на меня, если я скажу вам и другое: это ваши заблуждения помогли им залить кровью весь мир…»

Погруженный в своя мысли, Русевич не сразу расслышал тяжелый скрип дверей и резкий окрик:

— Выходи, украинская свинья!

Русевич встал и, превозмогая острую боль в суставах, придерживаясь за скользкую стену, вышел в коридор.

На пороге карцера Николай потерял сознание. Он не помнил, как волокли его по коридорам и бросили в кузов грузовой машины. Находясь в обморочном состоянии, он смутно ощущал дневной свет, порывистый, холодный ветер, резкие толчки на выбоинах. Минуло чуть ли не три месяца, а Русевич все еще не мог избавиться от кошмаров, которые мучили его в карцере. Бесконечными ночами стаи псов рвали его тело, стараясь вцепиться клыками в горло, а он, обессиленный, едва отбивался, пытаясь закрыть руками шею и лицо.

В грязном бараке на Сырце, куда его швырнули к таким же изувеченным узникам, кошмары долго еще не покидали его.

Ветхое, пронизанное сквозняками жилище согревалось только дыханием заключенных. Лагерное начальство настрого запретило протапливать печи, хотя у бараков были сложены огромные штабеля дров, заготовленных пленными.

Все же Русевич благодарил судьбу за то, что снова оказался вместе с Ваней и Алексеем. Без их поддержки он вряд ли выжил бы после того, как его, изуродованного, бросили в лагерь.

Кузенко и Климко совершенно случайно оказались вместе, а затем в их группу, состоявшую из ста пленных, был доставлен и Русевич. Они не отлучались от Николая ни на час. Видя друзей рядом с собой, он испытывал ту несказанную радость, которая врачует без докторов и лекарств.

Первое время сотня была занята погрузкой леса. Кузенко учил Николая создавать видимость интенсивной работы:

— Коля, ты не напрягайся, слегка придерживай бревно, чаще отдыхай, но так, чтобы фриц думал, словно ты трудишься в поте лица.