Федор Кнорре - Рассвет в декабре

Калганов и вправду, кажется, слабо, чуть слышно хмыкнул, приоткрывая глаза.

— Тут в палате никого сейчас нету. Сосед ваш гуляет, уже топает ножками по коридору.

— А другой? Я все спросить хотел.

— Его тут тоже нет.

— Митя за ним приехал, увез?

— Митя? Нет. Его отсюда перевели.

— А-а!.. По собственному желанию? То-то я как-то ночью слышал: возня, тогда же и понял… Почему не разговариваю? Не хочется, вслух непонятно получается. И ей будет скучно,

— Почему же? Мне вот интересно с вами поговорить.

— Может, вы это из медицинских соображений?

— Что за соображения? Вы все лежите, придумываете, и у вас мысли… своеобразные какие-то. Интересно, правда.

— Надо, чтоб на тебя что-нибудь вроде самосвала наехало и уложило… вот так в лежку. Тогда и мысли являются. А то ведь все некогда.

— Вы о чем больше?

— Да вы об этом и сами не захотите. Это как бы неприличное!

Доктор засмеялся от удовольствия.

— Я и вижу, у вас мысли… Голова в работе. Почему вы полагаете, что мне это неприлично? Может, ничего?

— Да вы сами только что деликатно объехали этот вопрос. Аккуратненько, чтоб не коснуться.

— Это про соседа-то вашего?

— Вот именно… Знаете, это удивительно даже. Заведите об этом разговор, вас в гости в другой раз не позовут или просто рот раскроют: «Да ты что, братец? В баптисты, что ли, какие ударился? В тот самый дурман? С чего это ты прямо вслух про такое, о чем людям зажмурясь подумать и то неприятно…»

Доктор, потирая руки, беззвучно смеялся, ему нравилось бодрое, даже ядовитое настроение Алексейсеича.

— …Вот, к примеру, скажем, попробуйте вы в компании заговорить о любом вопросе, связанном с мыслью, что, дескать, всякий человек, между прочим, смертен, а отнюдь не вечен… поживет-поживет да и помрет. А ведь как-никак это полезно не упускать из внимания, хотя бы прикидывая проекты и способы устройства для себя сладкой жизни… Ну, все равно, в любой форме, только коснитесь. Эффект будет, знаете, такой, как будто вы пукнули в гостях. В тишине. При деликатных дамах. Наиболее выдержанные сделают вид, что произошедшего звука вовсе и не слыхали. Кто погрубее могут фыркнуть в кулак, сделают вид, что это было так, в виде не совсем удачной приятельской шутки. А все остальные подумают: «Батюшки, да как бы он не собрался производить и дальше такие эффекты!» Поскорей-поскорей замнут, давайте-ка лучше еще рюмочку, и потащат разговор в колею подальше.

— Да ведь в гостях за столом оно и вправду, пожалуй, не к месту разговор о таких явлениях природы? — потешался доктор.

— А когда и где к месту? Ну где? На стадионе? В турпоходе? После концерта? В доме отдыха? На собрании? На вечернике? С женой после работы?? Нет? Нет, нету такого места, такого часу, чтоб к месту… Вот разве тут? Это да.

— Не согласен, тут-то оно и совсем ни к чему! Сейчас тут вам как раз больше всего нужен оптимизм.

— Вот. Значит, и на вас мои слова тоже произвели тягостное впечатление… грустного звука? А мне это смешно.

— Раз смешно — это уже прекрасно. Прекрасно! Вот только много разговаривать вам нехорошо, все-таки перегрузка. И я же буду виноват!

— Почему же, я ведь тут вроде закупоренной бутылки. Думаю все в себе, внутри. Кажется даже, там шипеть начинает. На минутку раскупориться полезно: газ выпустить. И почему это вы полагаете, не думать — оптимизм, а думать — пессимизм. У меня, скорее, оптимизм.

— Прекрасно! Что ж! Прекрасно!.. — Доктор, весело улыбаясь, встал и совсем другим, деловитым голосом окликнул проходившую мимо толстую сестру в белом халате. Они ушли вместе, разговаривая вполголоса.

Он опять оказался дома. Из больницы его выписали, за ненадобностью наверное.

Нина сидела у его постели, отбывала дежурство, читая книгу, а он потихоньку наблюдал за ней, чуть приоткрыв глаза. Она хмурилась, презрительно выпячивая губу. Потом в выражении ее лица установилось некоторое неустойчивое равновесие брезгливого неодобрения, недоверчивого ожидания.

Удивительно живое у нее лицо. Настороженное. Не только лицо — вся она к чему-то наготове. Сидела спокойно, закинув ногу на ногу, и вдруг, презрительно хмыкнув, крутнула в воздухе ступней, точно мяч отбила. Хорошо, что автор книжки не может видеть, как она отбросила его в сторону, как тряпку из-под ног.

Милая девочка, вся, от лохматой прически, прелестно тем именно, что прически никакой нет, а есть волнистая взъерошенность от запущенной в густую ее глубину пятерни, до ступни, живо реагирующей на чтение.