Михаил Зощенко - Том 4. Личная жизнь

Батюшка говорит:

— Что вы, ей-богу, скандал устраиваете. Может быть, осталось пройти сорок шагов, и как-нибудь с божьей помощью я дойду.

Бывший камердинер говорит:

— Идите. Но если вы опять начнете не то петь, то я вам непременно чем-нибудь глотку заткну.

Вот процессия двинулась дальше. И батюшка владел собой хорошо. Но когда гроб устанавливали на колесницу, батюшка снова тихо запел:

Тут камердинер, совсем озверев, хотел кинуться на богослужителя, но родственники удержали, а то получилось бы вовсе безобразно, и вовсе исказило бы церковную идею захоронения усопших.

В общем, батюшка, рассердившись на всех, ушел. И колесница благополучно тронулась в путь.

Эту историю мы рассказали вам без единого слова выдумки. В чем и подписуемся.

В другой раз берешь билет в цирк или там в театр. Стоишь там у кассы. А касса — маленькое окошечко. И в этом окошечке ничего, собственно говоря, и не видать.

Там только руки торчат кассирши, книжка с билетами лежит и ножницы. Вот вам и вся панорама.

А в другой раз при покупке билета тебе охота перекинуться двумя-тремя фразами. Охота спросить, каковы места, не дует ли со сцены. А если это дело в цирке, то не близко ли к арене места, не трюхнет ли какая-нибудь дрессированная лошадь копытом.

Но поскольку в окошечке даже головы кассирши не видать, то так безмолвно и отходишь со стесненным сердцем.

Лично меня не удовлетворяет такая бездушная продажа билетов.

Конечно, я понимаю, кассиршу нельзя отвлекать, а то она, мало ли, обсчитается, и подобный вопрос будет себе дороже стоить. Так что я с этим примиряюсь и к этому претензий не имею.

Но вот если я за справкой пришел, то меня подобное окошечко еще меньше удовлетворяет.

Не то чтобы мне охота видеть выражение лица того, который мне дает справку, но мне, может, охота его переспросить, посоветоваться. Но окошечко меня отгораживает и, как говорится, — душу холодит. Тем более, чуть что — оно с треском захлопывается, и ты, понимая свое незначительное место в этом мире, снова уходишь со стесненным сердцем.

Давеча я брал справку в одном учреждении. И вдруг вижу — стоит старуха. И по всему видать, что она уже приготовилась закидать вопросами того, к кому она сейчас подойдет, — губы у нее шепчут, и видать, что ей охота с кем-нибудь поговорить, узнать, расспросить и выяснить.

Вот она подходит к окошечку. Окошечко раскрывается. И там показывается голова молодого вельможи.

Старуха начинает свои речи, но молодой кавалер отрывисто говорит:

— Абра са се кно…

И захлопывается окошечко.

Старуха было снова сунулась к окну, но снова, получив тот же ответ, отошла в некотором даже испуге.

Прикинув в своей голове эту фразу «Абра са се кно», я решаюсь сделать перевод с языка поэзии бюрократизма на повседневный будничный язык прозы. И у меня получается: «Обратитесь в соседнее окно».

Переведенную фразу я сообщаю старухе, и она неуверенной походкой идет к соседнему окну.

Нет, ее там тоже долго не задерживали, и она вскоре ушла вместе с приготовленными речами.

Конечно, мы понимаем — некогда и народу много, и все лезут со своими какими-то мелкими и пошлыми делами и прямо работать не дают. Но все-таки как-то оно холодновато получается, какой-то чувствуется стиль малосимпатичный, не дающий успокоения, а, наоборот, показывающий, вот, дескать, — мы, а вот, дескать, — вы. А ведь, собственно говоря, вы-то и есть мы, а мы отчасти — вы.

Но одно дело — справка или там цирк, а другое дело — зайти по важным обстоятельствам в какое-нибудь высокое учреждение, например, в Саратовский облисполком, и там наткнуться на окошечко!

Там, в Саратове, живут цыгане. Люди эти по большей части неграмотные. Они едва только перестраивают свою кочевую жизнь. Они только недавно организовали артель лудильщиков и жестянщиков. С ними надо побеседовать, подробней разъяснить им, что их интересует. Их окошечко ни в какой мере не удовлетворяет.

Там одна цыганка, Мария Михай, второй месяц ходит за справкой. У нее семь детей. А ей кто-то сказал, что на многосемейность можно получить пособие.

Цыганка Михай ежедневно приходит в облисполком. Она постучит в дверь. Ей говорят: «По закону не полагается».

Но фраза эта ничего не дает ей — ни уму, ни сердцу. И цыганка снова приходит, снова стучит в дверь или окошечко, ловит какого-нибудь «старшого» у входа, начинает ему говорить. Но «старшому» некогда, он спешит, он отмахивается от нее, как от назойливой мухи.