Аркадий Гайдар - Реввоенсовет

— И по погребам? И по клуням? — переспросил чей-то резкий голос.

— Везде! — подтвердил другой. — Только, сдается мне, что скорей где-нибудь здесь.

«Головень!» — узнал Димка, а незнакомец протянул куда-то руку, и чуть-чуть блеснул в темноте темный, холодновато-спокойный наган.

— Темно, пес возьми, разве теперь возможно.

— Темно! — откликнулся кто-то.

— Тут и шею себе сломишь. Я полез было в один сарай, а на меня, мать их, доска сверху, чуть не в башку.

— Темно, — и снова Димка узнал Головня, — а место такое подходящее. Не поставить ли вокруг с пяток ребят до рассвета?

И замерли снова скрывающиеся, стараясь дышать потихоньку в солому, потому что близко то и дело проходили оставшиеся дозорные.

Чуть-чуть отлегло. Пробудилась смутная надежда.

Сквозь одну из щелей видно было, как вспыхивал недалеко костер, мигая светлым, колеблющимся огоньком.

Почти что к самой заваленной двери подошла лошадь и нехотя пожевала, похрустывая, солому.

Рассвет не приходил долго… Задрожали наконец на горизонте зарницы, помутнели звезды, виднеющиеся через выломанную дверь, и начало понемногу бледнеть небо.

Скоро обыск. Не успел или не попал вовсе Жиган?..

— Димка, — шепотом проговорил незнакомец, — скоро будут искать. Я не хочу ни за что, чтобы и ты был здесь. В той стороне, где обвалились ворота, есть небольшая щелка. Ты маленький и пролезешь, ползи туда.

— А ты?

— А я тут… Под кирпичами, ты знаешь где, я спрятал сумку, печать и записку про тебя, отдай, когда придут красные. Ну, полезай скорей!

Незнакомец крепко, как большому, пожал в темноте Димкину руку и тихонько толкнул его.

А у Димки жгучие слезы подступили вдруг к горлу, и было ему страшно, и было ему жалко как никогда оставлять одного незнакомца. И, закусив губу, глотая слезы и еле сдерживаясь, чтобы вслух, по-детски, не расплакаться, он пополз, спотыкаясь о разбросанные остатки кирпичей.

— Тара-та-тах! — прорезало вдруг воздух. — Тиу-у, тиу-у… взвизгнуло бешено по сараю.

И крики, и топот, и зазвеневшее эхо от разряженных обойм «Льюисов» — все это так мгновенно врезалось, разбило предрассветную тишину и вместе с ней и долгое ожидание, и напряженность нервов. Димка не заметил и сам, как очутился он опять возле незнакомца. Не будучи более в состоянии сдерживаться, заплакал вслух громко-громко.

— Чего ты, глупый? — радостно вскрикнул незнакомец.

— Да ведь это же они, ей-богу, они, — ответил Димка, улыбаясь, не переставая плакать.

И еще не смолкли выстрелы за деревьями, еще кричали где-то и что-то по улицам, как снова затопали лошади возле сарая.

— Здесь… здесь! — закричал знакомый такой голос. — Куда вы?..

Отлетели снопы в сторону, ворвался свет в щель, и кто-то спросил тревожно и торопливо:

— Вы здесь, товарищ Сергеев?

— Да, да, мы здесь…

И народу кругом сколько взялось откуда-то — командиры, красноармейцы, фельдшер с сумкой, и все улыбались, говорили и кричали что-то совсем невозможное.

— Димка! — захлебываясь от радости, тараторил Жиган. — Я успел… Назад на коне летел… И сейчас с зелеными тоже схватился… в самую гущу… Как рубанул одного по башке, сразу свалился!..

— Ты врешь, Жиган!.. — оборвал его Димка. — Ей-богу, врешь… — А сам смеялся сквозь не высохшие еще слезы.

…В этот день на деревне бы митинг. С бревен, наваленных возле старостиного дома, говорил мужикам речь незнакомец.

Пришло народу много-много: и старики, и бабы, и, конечно, чуть ли не все ребятишки. С любопытством всматривались, охали, ахали и дивились, как это сумел он, скрываясь под сараями…

Мужики слушали внимательно, потому что говорил он про землю, про помещиков, про мир и про все такое.

И решили все, что хорошо большевик говорит, а главное, про самую сущность, и вздыхали мужики, раздумывая, что скажет, — когда уйдет большевик, — Левка, либо кто придет еще, кроме Левки… И вздыхая, приговаривали:

— Ох, когда ж то наступило б скорей…

— Хиба ж можно, щоб ось такое на земле робилось.

И когда, кончив речь, Сергеев велел поднять руки, кто за Советскую власть, то все подняли разом. И не то чтобы Косаврюк босой, или Григоренко погорелый, или разная там мелкота однолошадная, а все как есть, даже Никита-лавочник, даже Митрофан-староста и даже сам Яков-мельник.

Подивился по простоте душевной такому единодушию старый дед Захарий и сказал своей старухе радостно:

— А побачь, Горпина, уси как исть на одном порешили, о то ж доброе делают.