Ахмедхан Абу-Бакар - Избранные произведения

— Хорошо, что ты приехал, — обрадованно сказала Султанат, глядя на Мурада.

— Что с моим отцом? — спросил он.

— Я боялась зайти к нему, он уже знает о нас. Из Дубков я вызывала врача, который сказал мне, что отцу стало лучше.

— А что у него?

— Старость… Вот ключ от квартиры в Новом Чиркее. — Султанат достала из сумки ключ. — Передай матери.

— А ты как? Решила?

— Да! Конечно, я привыкла здесь, муж мой, но раз тебе так хочется… — Султанат согласно склонила голову и показала ключ от своего дома. — А этот передам кому-нибудь.

— Вот и хорошо… Ты что-то еще хочешь сказать?

— Да, — смущенно прошептала Султанат.

— Что, дорогая?

— Потом… потом… Торопись к отцу.

— Что случилось?

— Ничего. Иди. — Долго Султанат смотрела Мураду вслед, провожая его ласковым взглядом. Так и не осмелилась она сказать ему о том, что у них будет ребенок. Об этом и позже можно сказать, главное, ведь они будут вместе, она переедет к нему в город.

Ашурали лежал худой, ослабевший. Никогда бы он не подумал, что человеку могут мешать свои собственные кости, что они могут ныть и болеть. Это была старость.

Мурад спешно поднимается по лестнице, бросает на перила плащ и на веранде встречает мать.

— Что с ним, мама?

— Что бывает со стариками, сынок, — плачет, обнимая сына, Заза. «Какая она стала маленькая, хрупкая, легкая, еще больше согнулась», — подумал Мурад. — Неугомонный был всю жизнь, — продолжает мать, — если все болезни от головы, то это чудо, что столько лет живет… Другие о себе думали, а он все о других.

— Братья не ответили, едут они?

— Нет. Ответа пока не было. Он трижды спросил у меня о вас. Перепугалась я: окна закрыл, говорит, к темноте пора привыкнуть… Ничего не ест, что только я не готовила ему, а сегодня вдруг говорит: «Давай, старуха, раз мы никому не нужны, раз все покинули нас, ложись, умрем вместе…» Я-то готова, сынок, но некому корову подоить… Тем более соседи-то наши все перебрались…

— Эй, кто там? — раздался голос Ашурали из тавхана.

— Это я, отец! — Мурад открывает окна, подходит к отцу, пожимает его исхудавшую, костлявую руку. — Что с тобой, отец, не знавший болезни, как себя чувствуешь, что ты от дневного света прячешься?

— Сразу столько вопросов, сынок… — Ашурали рад, очень рад приезду любимого сына, руку его не отпускает. — Хорошо, что ты приехал, ты мне снился, сын мой, подойди поближе ко мне.

Да, здесь художник подобрал бы новые, совершенно иные краски, чтобы нарисовать старика — бледного, вернее, белого и светлого. Как ни странно, перед смертью человека окружает больше белое: бледный матовый цвет лба, нос заостренный, борода и усы седые, а вот мочки ушей почему-то синие, какие-то неестественные. Белая подушка, белые простыни, белое одеяло, только глаза живые, глядящие из глубины…

— Отец, поедем в столицу, там хорошие врачи.

— Спасибо. Этого уже не надо. Возьми стул, сядь сюда, чтоб лицо твое я видел. Вот так…

— Согласись со мной, поедем в город.

— Мне указана другая дорога, сын мой, дальняя дорога в вечность, на покой… Ты у меня самый младший, твоим рождением была украшена моя старость. Больше всех душой я близок к тебе, — говорит, тяжело дыша, Ашурали.

— Не узнаю я тебя, отец. Что с тобой?

— Да, таким слабым себя я и не помню. Ты прости меня, сын мой, порой я, возможно, бывал излишне суров к тебе. Выслушай меня… Почему-то мне хочется предостеречь тебя от тех ошибок, какие допустил я в жизни. Ты характером своим пошел в меня, это и радует и вместе с тем настораживает, ты горяч и упрям. Такой характер обрекает человека в конце концов на одиночество, а что может быть тяжелее, чем быть одиноким среди людей?.. Такой характер рождает много трудностей, препятствий, на преодоление их приходится тратить большие силы. И мне подумалось: я бы большего достиг в жизни, если бы эти силы направил на пользу. Пусть рассудок опережает твои поступки, будь терпим к слабостям людей…

— Отец, ты просишь, чтоб я прощал людям недостойные деяния?

— Нет, не сбрасывай с кручи споткнувшегося, помоги ему подняться… Учись ладить с людьми, терпи недостатки,

— Не могу кривить душой, отец.

— Трудно тебе будет, — вздыхает отец, сожалея, что сын не понимает его.

— А легкой жизни я не хочу. Чем ползать, лучше не жить. Чьи это слова, отец?

— Мои, но ты забудь их.

— Нет. Прекратим, отец, этот разговор. Оставайся до конца каким ты был. Иначе ты разочаруешь меня, — пытался улыбнуться Мурад.