Михаил Анчаров - Рассказы 1960-80-х годов

Внизу, перед дверью парадного, Юраша отошел в сторону и сказал: «Через порог». Витька отшвырнул ногой дверь и перенес Глашу через порог туда, где свежий ветер и заждавшиеся моторы.

«Эй! — хором протянули голоса машин. — Баргузин, пошевеливай ва-а-а-ал… молодцу плыть недалечко».

…Это маленькая история, но сквозь нее просвечивает время.

Его долго искали, потом нашли. Все вокруг было переворочено, продырявлено, размолото и перемешано. Ни одного целого предмета, где уж тут уцелеть человеку! Он лежал на животе, неловко подвернув голову, и грязная ушанка, припудренная взрывом, закрывала его затылок и шею. Крови не было.

Маргарита заплакала. Все сняли шапки.

Потом пришли медицинские девочки и доктор. Доктор отбросил грязную ушанку — шея и затылок были целы. Убитого осторожно перевернули на спину и увидели лицо белого цвета. Всех несколько шатнуло, но потом поняли, что это всего лишь мел.

Доктор встал на коленки. Расстегнул ему телогрейку, потом гимнастерку. Тогда покойник открыл глаза и схватил доктора за руку.

— Ты что, — испуганно спросил покойник. — Ты что?

— А ты что? — обалдело спросил доктор.

— Сплю, — сказал покойник. — У меня увольнительная… Шапка где?

Потом приподнялся и стал шарить вокруг, отыскивая шапку.

Ну, тут Маргарита закричала по-немецки непонятные слова: «Хенде хох, цурюк, бутерброд», — и с разбегу прямо прыгнула на него и стала целовать в обе щеки. И там, где она его целовала, были розовые сердечки неправильной формы — не то рождественская открытка, не то девятка червей. И так она его облизывала и рыдала, а солдаты говорили: «Вот это да», медицинские девочки ревниво улыбались, а покойник дерзко хохотал.

Потом он сказал:

— Да погоди ты, Вероника жива?

— Я! Я!.. — закричала Маргарита.

— Да не ты… Девка-то жива?

— Я! Я!.. — кричала Маргарита.

И тогда доктор дал ей понюхать нашатырного спирта.

Ну, был полный триумф, конечно, и дальше рассказывать неинтересно. Тем более, что салютов не было, а триумф дальше развалин водокачки не распространился — увял через пять минут, и все разошлись по делам дня.

Все думали, что он огромного роста, а он был маленький и честолюбивый, и это понуждало его вести двойственную жизнь.

Однажды он влез на косо поваленный додж-три-четверти и написал: «Мин нет. Петров». А потом разбитую машину оттащили с тротуара, и вышло так, что писал дядя аж под два метра ростом. Над ним смеялись те, кто знал, что он чересчур из себя низкорослый, но он вовсе не слышал этого. Он слышал в наушниках только гудение взрывоопасных предметов и голос своего честолюбия, которое толкало его писать «Мин нет. Петров» на двухметровой высоте. Потому что он хотел, чтобы когда он ошибется и его накроет черная вода, то в памяти людей пусть уж останется гигант-сапер. В памяти людей, в памяти людей, «Проверено. Мин нет. Петров», писк гетеродина в наушниках, нам нечего ждать милостей от природы, взять их — наша задача, идти на запад и расставлять на расчищенном пути самому себе кратковременные памятники: «Проверено. Мин нет. Петров». Ну какая разница — два метра его рост или метр шестьдесят без головного убора — и всего-то честолюбия у него на сорок сантиметров, господи! Какие пустяки, если мин-то действительно нет, а ведь человек разминировал Европу.

— Петров!

— Я!

— Увольнительная… Кузнецов!

— Я!..

Ну, про других мы рассказывать не будем. Неинтересно.

А Маргарита была худая, красивая, туфли без каблука, подол рваный — пробиралась через подвалы с Вероникой на руках, и еды никакой…

Была в Москве после войны такая история. Фамилий не называю, поскольку люди все здравствуют. Поступил в театральное училище демобилизованный солдат. Учиться на артиста. Зима наступила совсем прохладная, и преподаватель узнал, что нет у него ничего зимнего, лязгает зубами в плащике на рыбьем пуху любимый ученик, талант. Преподаватель дал ему шубу — носи. Носит. Потом перестал носить. Опять зубами лязгает. «Где же шуба, сапер, пропил? — спросил учитель. — Почему зубами лязгаете?» А ученик объяснил, что у них в общежитии есть собачка, а теперь она народила щенят и выбрала для своего гнезда его шубу, и ему теперь неудобно, не может он вытащить из-под них всех, из-под матери и из-под щенят, эту шубу… «Их много, а я один», — сказал ученик. А учитель и многие другие люди вот уж сколько лет помнят эту историю. Фамилий не называю, люди благополучно здравствуют. А ученик этот теперь очень хороший киноактер, и все его знают по ролям, потому что в них сквозь чужие слова, которые он произносит, просвечивают его собственные.