Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

На следующий день вечером отправились к Кускову, позвав с собой Скорнякова.

В передней их встретил хозяин дома, плотный господин в крахмаленой манишке с высоким жестким воротником, между отворотами уголков которого едва умещалась холеная бородка. Он только что вернулся из суда и еще не успел снять фрака. На его пухловатых пальцах, помимо обручального кольца, поблескивали два золотых перстня. Петр Ананьевич представил ему шушенского гостя.

— Помощник присяжного поверенного? — переспросил Кусков. — Вдвойне приятно! Милости прошу, господа, в кабинет. И позвольте узнать, под чьим же патронатом вы исполняли свое помощничество?

Услышав громкие фамилии присяжных поверенных — самарского Хардина и петербургского Волькенштейна, Петр Иванович поправил седоватые усы:

— Похвально! Известнейшие адвокаты! Будь я молодым, счел бы за честь состоять при них помощником!

Познакомил гостей с братом, таким же плотным, только бритым, с нафиксатуаренными усами.

— Мы с Леонидом на холостяцком положении. — Петр Иванович развел руками. — Так что извиняйте, господа. Жена в Европе. Хоронится от преследований. Сейчас, правда, собирается инкогнито в Петербург…

Сели в зачехленные мягкие кресла. И разговор вначале шел об адвокатской практике, о запутанных судебных делах и блестящих защитах.

Леонид Иванович не принимал в нем участия. Он мял пальцы и украдкой посматривал холодными глазами на Красикова.

Когда упомянули о ссылке, Петр Иванович, душевно расположенный к столичному коллеге, покачал круглой, аккуратно причесанной головой с левым пробором.

— Вхожу в ваше тяжкое положение, господин Ульянов.

— А я на свое положение не жалуюсь.

— Понимаю. Но в петербургском адвокатском мире вы теперь уже блистали бы смелыми защитами. А здесь… Стойко переносите изгнание и ждете своей поры. Понимаю. Я ведь тоже, помимо адвокатуры — дела моей жизни, причастен, в известной степени, к современному общественному движению. Только ортодоксией, к счастью, не страдаю.

Гости переглянулись. А Петр Иванович продолжал спокойным и плавным, немного усталым голосом:

— Все течет, все меняется, как сказал мудрейший Гераклит. Вот и марксизм ныне уже не тот, что был прежде. Мы помним его по-юношески нетерпимым, отрицающим, я бы сказал, примитивным, слишком схематично делившим общество на классы. А теперь он уступает место марксизму демократическому…

— Вы не правы, — прервал Владимир Ильич. — Подлинный марксизм был, есть и будет революционным, боевым и нетерпимым к своим противникам. Марксизм, как известно, подымает на политическую борьбу рабочий класс.

— Не могу согласиться с вами. Я обладаю некоторой осведомленностью о положении на Западе. Даже там пролетарии не завоевали демократических учреждений, — они ими только пользуются.

— Их нет там, подлинных-то демократических учреждений. Одни мнимые. А что касается рабочего класса на Западе, то он уже не плетется в хвосте либеральной буржуазии, как хотелось бы кое-кому, а породил самостоятельное политическое движение.

— Не обольщайте себя напрасно. — Петр Иванович раскрыл золотой портсигар. — Курите? А мне позвольте. — Взмахами руки отогнал дым в сторону. — Экономическая борьба — вот для пролетариев свет в окошке. И на Западе, и у нас. Не далекие политические идеалы, а ежедневные насущные интересы привлекают их внимание.

«Видать, почитывает так называемую «Рабочую мысль», — подумал Владимир Ильич. — Оттуда ветер дует». — И сказал с непоколебимой убежденностью:

— Социал-демократия без политической борьбы — река без воды. И всюду в мире так.

— Позвольте мне, как инженеру. — Младший Кусков на секунду приподнялся из кресла. — Вы говорите о социал-демократии, а мы — о рабочих. Я подчеркиваю — о мастеровых.

«Да, повторяют передовую «Рабочей мысли», — отметил Ульянов. — Посмотрим, куда этот повернет».

— По роду своей деятельности, — продолжал Леонид Иванович, — я ежедневно и ежечасно связан с мастеровыми и готов все, высказанное моим братом, подкрепить фактами.

— Выкладывайте ваши факты. — Владимир Ильич настороженно выпрямился, готовый к жаркой полемической схватке. — Мы, — взглянул на своих товарищей, — выслушаем со вниманием.

— Наши рабочие не доросли до политических требований. И дорастут ли когда-нибудь — неизвестно.

— Уже доросли! — Красиков метнул на инженера презрительно-острый взгляд. — Присмотритесь — увидите.

— Имел возможность, уважаемый Петр Ананьевич, убедиться тысячи раз. Вы рассуждаете теоретически, а я наблюдаю подлинную жизнь, чаще всего — неприглядную. Мастеровые поддержат в какой-то степени только ту партию, которая сформулирует и выразит их экономические требования. Им важен лишний двугривенный, чтобы купить полбутылки.