Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

— Ну теперь приударь! — сказал кормовщик и повернул лодку наперерез течению. Хотя ее проворно относило вниз, но весла все быстрее и быстрее врезались в струи, ломали их, откидывая брызги за корму, и вскоре стали видны на дне гальки левого прибрежья.

На берегу — гибкий тальник с ланцетовидными листьями. Среди кустов — тропинка вверх, на гребень обрыва. Там начиналась степь, манящая своей неизведанностью.

И оттуда долетал незнакомый гомон.

По-над берегом раскинулось стойбище «минусинских татар», тех самых качинцев, о которых по дороге в Сибирь рассказывал доктор Крутовский.

Прикочевав накануне к Енисею, степняки, невысокие, коренастые, с широкими бронзовыми скулами, с черными волосами, отдававшими смоляным блеском, поставили решетчатые остовы круглых юрт, но покрыли их не войлоком, как в былые времена, а пластинами бересты, вываренной для гибкости в воде.

Откуда-то издалека они привезли во вьюках хворост, в каждой юрте развели костер, и теперь над всем стойбищем расстилался дым.

Сосипатыч сообщил: это прибыли пастухи и табунщики, которых из года в год нанимает их шушенский «дружок» Симон Ермолаев.

Позади стойбища пасся табун дойных кобылиц, оберегаемых в дневную пору одними собаками, чуткими, злыми и мохнатыми, как медведи. К длинному волосяному аркану, протянутому по столбикам, были привязаны поводками сеголетки-сосунки, которых, по словам Сосипатыча, подпускали к маткам лишь после дойки. Дальше паслись стригунки, жеребята по второму году. Упругими, будто резиновыми, губами стригунки захватывали вместе с пылью едва заметную серую травку. Успевшие насытиться стояли попарно и оскаленными зубами чесали один другому загривки. Отбиваясь от жужжащих оводов, взбрыкивали задними ногами, притопывали передними, и над табуном висела туча пыли.

Еще дальше расстилалась волнистая степь, серая, жесткая, не тронутая сохой, иссушенная ярым солнцем. Пойдешь по ней — за целый день не встретишь ни жилья, ни дороги.

Травяная одежка у степи тонкая, ненадежная. Ударит конь копытом посильнее — пробьет до песчаной подкладки. Взвихрится оголтелый ураган и понесет песок через реку, в шушенские леса. Вон зияют глубокие карьеры — следы беспутной работы ветра.

В неподвижном воздухе плавно кружатся громадные беркуты, степенно помахивая ржавыми крыльями, высматривают добычу. Да на пригорках, на секунду застывая столбиками, тревожно посвистывают тучные, скалозубые сурки. Завидев опасность, ныряют в надежные норки.

У горизонта равнина — в лиловой дымке, и не сразу разглядишь — где земля, где небо, выцветшее от нещадной жары.

Сосипатыча окликнул бородатый приятель с медной серьгой в правом ухе, в засаленной рубахе из косульей кожи и таких же штанах; пригласил всех троих к себе. Иван Сосипатрович обрадовался, — пока не приехал Симон Ермолаев, можно погостевать. И все вернулись в стойбище.

Возле ветхих жилищ, играя со щенятами, копошились голые, кривоногие ребятишки, немытые, непричесанные, продымленные у костров.

У одной из юрт был откинут войлочный полог, заменявший дверь. Туда и пригласил гостей качинец с серьгой в правом ухе.

Перешагнув порог, Ульянов и Крупская остановились, оглядывая убогое убранство жилья, в котором пахло дымом, кислым молоком и невыделанными овчинами. Впереди, над супружеским ложем, застеленным войлоком, висела икона Николая Чудотворца, потемневшая от пыли и очагового смрада. Рядом — кусок бересты с перьями филина. Вероятно, от дурного глаза. Над костром, на высокой решетке сушились в дыму тонкие плитки сыра. Слева на стенке — шомпольное ружье с длинным стволом, с деревянными сошками для упора. Тут же — древний, видимо дедовский, лук с единственной стрелой. Справа от костра хлопотали две женщины, старая и молодая, в их длинных косах, перекинутых на грудь, позванивали медные монеты.

Старуха постелила на женской половине телячью шкурку и, взяв Надежду Константиновну за руку, потянула туда. Для мужчин хозяин юрты раскинул белый войлочный коврик по другую сторону очага. Сосипатыч привычно поджал ноги калачом. Владимир Ильич, не сумев так, опустился на колени. Надежда Константиновна, поправив длинное платье, присела на корточки. Она с любопытством поглядывала то на женщин, то через костерок на мужскую половину. Что же будет дальше? А Иван Сосипатрович разговаривал о чем-то со своим приятелем на его родном языке.

У самой стенки стояла кадка, по соседству с ней — высокий кожаный мешок с раздувшимися боками. И в кадке и в мешке что-то клокотало, бурлило. Качинец спросил деревенского гостя, чего он хотел бы выпить для начала, кумыса или айрана?