Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

— Что за дело прихожанам? И что они могут знать о нас?

— Будем пребывать во благоожидании. — Отец Иоанн указательным пальцем, как птица клювом, подолбил плечо псаломщика. — А про ту нескладицу, что не исповедались они, — умолчи. Святое причастие не принимали — тоже умолчи. Бог их простит.

У Владимира Ильича горело лицо, горели руки; сжав пальцы в кулаки, он сунул их в карманы пиджака.

Той порой псаломщик дошел до нужной печатной строчки: «священно-и-церковнослужители производили обыск о желающих вступить в брак, и оказалось следующее: а) жених жительствует…» И написал: «В приходе Петропавловской церкви, в селе Шуше…»

Слегка склонившись, Владимир Ильич читал текст, напечатанный старославянским шрифтом:

— «Оба находятся в здравом уме». Ну, это как видите. «Жених». Пишите — холост. «Невеста» — девица.

Тыжнов протянул руку:

— Пачпорт извольте предъявить. Рождение требуется прописать с точностью.

— Вы же знаете, моя невеста и я — политические ссыльные. У нас нет документов, но они уже исправником затребованы из тюремного отделения. Я родился десятого апреля тысяча восемьсот семидесятого года.

— Со слов не дозволяется. — Отец Иоанн, сложив руки на груди, посмотрел куда-то на потолок, словно оттуда подслушивал «всевышний», потом стал назидательно растолковывать. — Ежли бы вы состояли прихожанами и значились бы по «исповедальным росписям»… А егда же вы…

Псаломщик встал и, почесывая кончиком ручки за ухом, недоуменно спросил:

— Как же теперь?.. Страница испорчена… Похерить?

— Помедли смиренно, — остановил священник. — Прибудут бумаги, ибо начальство повелело.

Повернувшись, Владимир Ильич хотел было выйти, но священник многозначительным жестом придержал его и заговорил о приглашении «посаженого отца»:

— Один достопочтенный прихожанин, добрый человек, мог бы…

— Нет, нет, — жестко и решительно прервал Владимир Ильич. — Никаких достопочтенных нам не нужно.

— Я — для благолепия свадьбы. А человек тот бескорыстно…

— Извините, не привык повторяться. И, насколько знаю, подыскивать подставных отцов не входит в обязанности священнослужителя.

Пока Владимир Ильич шел через площадь, в его разгоряченном сознании пронеслись мысли о мрачных столетиях.

Опустошали землю религиозные войны. То в одном, то в другом уголке планеты церковники, натравливая фанатиков на инаковерующих, затевали кровавую резню. Посреди городских площадей сжигали на кострах еретиков, отступивших от религиозных догматов. Ни в чем не повинных людей приковывали цепями к стенам сырых и темных монастырских казематов.

Все «во имя божие»!

И сейчас поистине несть числа гнусностям, которые чинят попы в тесном союзе с жандармерией и охранкой. Таковы уж порядки полицейского самодержавия, что религию господствующего богатого класса пропитали смрадным духом кутузки.

Не только руки и ноги заковывают в цепи, людские души держат в кандалах!

И одна из первых задач социал-демократии — расковать души, освободить людей от насилия над совестью, очистить землю от мерзости религиозных предрассудков. Государство не должно поддерживать ни одной религии. Ни один чиновник не должен иметь права спрашивать кого ни на есть о вере: это дело совести.

Увидев Надю у ворот, по беспокойным глазам понял ее тревожный вопрос и, улыбаясь, еще издали помахал рукой:

— Все, Надюша, идет к лучшему: завтра будет сделано с амвона первое оглашение о предстоящем венчании.

— Документов-то еще нет. Ты меня просто успокаиваешь, а сам взволнован. Я же вижу.

— Это — по другому поводу. — Владимир взял Надежду под руку, и они направились к пустынному берегу Шушенки. — Опять из-за Симона Ермолаева. Подумай, в посаженые отцы напрашивается! Тройку, говорит, запряжет!

— Дешево собирается купить!

— Да, да. Но если поторговаться, — в глазах Владимира блеснула острая ирония, послышался колючий смех, — он накинет. Не поскупится.

— И сам явился с таким добродетельным предложением?

— Нет, через Стародубцева. И вдобавок через попа. Тонкий ход: «Для благолепия свадьбы!»

— А меня волнует это оглашение с амвона. Так клоуны из ярмарочных балаганов зазывают на свои зрелища. Девки да бабы сбегутся поглазеть.

— Завтра он еще не назовет дня венчания. А потом будет яснее. Может, обвенчает без зевак.

На следующее утро всех разбудил колокольный звон.

Хозяева ушли к обедне. В кухне было душно от натопленной русской печи. Бадейки с пивом еще накануне Аполлон Далматьевич перенес в погреб, и теперь в доме пахло жареным поросенком да шаньгами, испеченными еще до зари.