Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

Бросила изломанный цветок и пошла быстрее. Беспокойная тень опережала ее. И все удлинялась и удлинялась.

«Что случилось с Володей? Неужели могли арестовать за то, что поехал без разрешения? Но ведь к самому исправнику…»

В глубоких колеях постукивали колеса телег, — крестьяне возвращались с пашен. И ей пора бы домой. Она еще не ходила одна и так далеко. Даже немножко не по себе. Жаль, что не взяла Дженни. Все же — собака.

Скоро сядет солнце… Не пойти ли обратно? Иначе темнота застанет за селом…

Нет, нет. Она не может повернуть назад. Не успокоится, пока не увидит Володю, не узнает новости…

Вот уже видны ворота поскотины. Возле них — убогий шалашик, сложенный из пластов дерна. Там курится костерок. У огня сидит сторож, старый бобыль Вавилушка. Там и в сумерки можно подождать.

Опустел выгон. И погрустнели цветы пикульки, стали темными-темными.

От заката багровели лужицы в ухабах. А Надя по-прежнему шла по обочине дороги, вспоминала недели, проведенные здесь.

…Лишь первые дни после приезда в Шушенское прошли без тревог и волнений.

Как-то Елизавета Васильевна, еще не привыкшая к разговору с будущим зятем, сбивчиво напомнила:

— Владимир Ильич, вы… Ой, что я… Ты, Володя, обещал показать окрестности.

— Да, да. Я готов. Хотите к Енисею? Оттуда великолепный вид на Саяны. Говорят, нам повезло: здесь, как бы то ни было, все же юг.

На верткой лодке-долбленке Владимир Ильич поочередно перевез Крупских через ленивую, полусонную Шушенку, и все трое пошли по ровному лугу, усыпанному озерками.

Впереди серебрился Енисей, разметавшийся на несколько проток. Слева вдалеке зеленая равнина постепенно уступала место мохнатым холмам. За ними сверкали острыми гранями снежные шпили.

Полюбовавшись Саянами, стали рвать в мочажиннике молодой щавель, и Елизавета Васильевна спросила, любит ли Володя весенние щи. Он улыбнулся, как бы извиняясь за неточный ответ:

— Знаете, не отдавал предпочтения. Кажется, нравились. В давние годы, когда еще был жив отец. Мама их называла зелеными. И в каждую тарелку — половинку яйца.

— И ложку сметаны.

— Верно. Отец очень любил со сметаной. Ну, а мне здесь больше всего понравились «политические калачи».

— «Политические»?! Никогда не слыхала. И даже странно: калачи с политикой!

— Есть такие! Федоровна печет.

— Это кто же? — спросила Надя. — Ты не писал о ней.

— Разве не писал? Значит, запамятовал. А был уверен, что ты, Надюша, знаешь по моим письмам. Это жена одного крестьянина, с которым я хожу на охоту.

— Сосипатыча? О нем Наденька читала мне в твоих письмах.

— Да. Елена Федоровна Ермолаева. А зовут ее все просто Федоровной. И еще — Сосипатихой. Я познакомлю вас. И она напечет…

— Этих странных калачей?! Но почему же все-таки «политические»? Наверно, твердые, как камень?

— Наоборот, мягкие. Только корочка похрустывает на зубах. Из запекшейся сметаны. А названье произошло просто: нам с Оскаром Энгбергом, по местной терминологии «политикам», калачи пришлись по вкусу, ну и прилепилось слово.

— Корочка из запекшейся сметаны? Так сегодня же Варламовна угощала. Она называла шаньгами.

— То совсем другое. Вроде булочек. А у Федоровны именно калачи, только особенные. И она любит стряпать их. Достаточно мне заикнуться, что завтра пойдем на охоту, как она сразу начинает замешивать квашню. А Сосипатыч подзадоривает: «Пеки побольше «политических» калачей!»

Наде было приятно, что у Володи есть среди сибирских крестьян добрые знакомые, и ей самой хотелось поскорее повидать их. Кто знает, если бы не этот Сосипатыч… Не выбрался бы Володя из озера в тот страшный день…

А он продолжал:

— Я думаю, Сосипатыч сегодня же придет к нам. Непременно придет, и вот увидите, не с пустыми руками. Такой уж у него характер.

Наклонившись, нашел два голых пустотелых стебелька, один подал Елизавете Васильевне, другой — Наде.

— Попробуйте луговой лук. Чибисовый. Вон птица кружится. Вон-вон. Видите? А вон другая бежит по земле. На затылке хохолок. Это и есть чибис. Прислушайтесь: посвистывает и спрашивает: «Чьи вы? Чьи вы?»

Махая короткими полукруглыми крыльями, чибис подлетел поближе и повторил свой беспокойный вопрос. И Наде захотелось ответить. «Мы с Володей — Ульяновы». Но она проводила птицу задумчивым взглядом. Потом откусила верхушку сочного стебелька — язык обожгла незнакомая легкая горчинка, смягченная весенней свежестью.

Мать спросила: