Борис Бурлак - Граненое время

В начале сентября еду в Москву, по делам нашей экспедиции. Из Москвы — в отпуск. Мне предлагают путевку на Рижское взморье. Правда, говорят, что туда ехать поздно. Но я северянка.

До свидания, теперь уже глубокой осенью».

Он ждал совсем другого: упреков, обвинений. И вдруг эта записка, где в каждом слове угадывается женское достоинство, даже превосходство.

Наотрез отказавшись от обеда, который приготовила Пелагея Романовна, он немедленно отправился к Наталье.

И опять вьется, петляет по косогору торная дорога, рассекают застоявшийся вечерний воздух крылья автомобиля. С юго-запада надвигается на притихшую степь гроза, там посверкивают молнии. Но грома еще не слышно.

Стало накрапывать, когда он остановил разгоряченный «газик» у знакомого палисадника. Со стороны протоки подул ветер, и георгины низко поклонились позднему гостю.

Наталья встретила его на ступеньке дощатого крыльца (значит, ждала). Он хотел было подать руку, но она, клонясь всем корпусом вперед, словно падая, озорно кинулась ему навстречу прямо со ступеньки. Он поддержал ее за локти, осторожно опустил на землю, тронутую оспой налетевшего дождя.

— Наконец-то, — сказала она, целуя его в небритую щеку. — Я знала, что ты сегодня обязательно приедешь!.. Что же мы стоим? Идем в хату, — и, взяв его руку, повела на зыбкое крылечко.

Витковский поднимался вслед за ней слепым шагом идущего на казнь. В комнате Наталья заглянула ему в лицо и отступила.

— Что с тобой, Павел? Как ты изменился...

Она зажгла люстру. Он прикрыл глаза ладонью.

— Не надо. Еще светло.

— Пожалуйста, как хочешь.

Он сел у открытого окна. Снова подул ветер, и на этот раз ему неохотно поклонились простенькие, в ярком наряде мальвы. Он отвернулся от них, стал закуривать.

— Я сейчас, — сказала Наталья и пошла было на кухню.

— Ничего не надо. Я только на минутку.

— Что с тобой?...

Он тщательно размял сигарету, поискал мундштук в карманах, щелкнул зажигалкой, стал прикуривать — огонек не разгорался, чуть не потух вовсе. Наконец Витковский жадно затянулся, поднял голову и нечаянно встретился глазами с лейтенантом, весело наблюдающим за ним с простенка, еще не затемненного сумерками.

Наталья перехватила его взгляд.

— Да что с тобой, в самом деле, Павел?

— Произошла трагическая ошибка... — начал он и остановился. Но тут же больно подстегнул себя: трус! — В сорок третьем году, под Харьковом, я застрелил на поле боя офицера. Это был твой муж...

Наталья наугад сделала шаг к нему.

— Опомнись, Павел, что ты говоришь?! Ты, ты застрелил Михаила?.. — уже тихо спросила она, оглушенная собственными словами. И вдруг вскрикнула: — Неправда!.. Михаил пал смертью храбрых, мне писали... — Она метнулась к туалетному столику, где хранилась похоронная.

— Я принял его за беглеца.

Наталья остановилась, выпрямилась. Медленно повернувшись к окну, она посмотрела поверх Витковского, туда, в степь, над которой свесились белые пряди ближней тучки, — ветер спешил унести ее подальше от грозового ливня, что шел, высвеченный молниями, под частые удары громовых литавр.

— Рассказывай, — твердо произнесла она, подходя к столу. И не в силах больше сдерживать себя, упала грудью на стол, заплакала горько, безутешно, как плачут вдовы.

Витковский не мог смотреть на нее, не мог смотреть и прямо перед собой, чтобы не встретиться глазами с лейтенантом, который по-прежнему наблюдал за ним с высоты своего простенка, то и дело освещаемого пронзительными вспышками молний.

— Говорите, я слушаю.

Он обернулся: в глазах Натальи было столько горячечной боли, что он откинулся на спинку стула, в тень.

Рассказывая, он сперва пытался смягчить свою вину, вспоминая детали боя, которые, пусть в ничтожной степени, могли бы оправдать тот выстрел. Но, приблизившись к развязке, он понял, что снисхождения не будет: полковник Синев незримо присутствовал здесь и готов был уличить его во лжи. Тогда он не стал больше цепляться за соломинки.

Уже все сказав, добавил:

— Твой муж служил в дивизионе Синева.

— Миша служил у Василия Александровича?.. — Наталья встала. — Но почему же Василий Александрович молчал до сих пор? Почему? Ах, да, он не знал, что я и что Миша... Откуда ему было знать... — Она медленно ходила по комнате, рассуждая сама с собой и совершенно не замечая Витковского. — А если бы здесь не было Василия Александровича?..

Он не мог больше оставаться в ее доме и не мог уйти отсюда.

— За что? За что карает меня судьба двойной карой? Значит, все-таки это правда? — полушепотом спросила она его.