Борис Бурлак - Граненое время

Когда они подъезжали к «Никельстрою», справа от большака, на берегу протоки, показался могильный холмик. Игорь Петрович пожелал остановиться.

«А Зареченцев, наверно, и внимания не обратил», — подумал Синев.

Его спутник снял шляпу, стал читать высеченную на камне надпись. Рядом была другая могила, сплошь укрытая живыми цветами, которые еще не успели завянуть.

— Вот уже и кладбище, — задумчиво произнес Игорь Петрович.

Пришлось коротко рассказать ему, одну за другой, две печальные истории. В прошлом году приехала на стройку девятнадцатилетняя выпускница геодезического техникума. Умная, работящая, милая, — словом, из тех, которые в девушках долго не засиживаются. И приглянулась она комсомольскому секретарю, тоже геодезисту по образованию. Это была первая свадьба на стройке. Но не повезло технику Нине Рыжовой: заблудилась в пургу в степи; искали ее всю ночь, во всех концах, а утром нашли мертвую рядом с автобазой. Это была первая смерть на стройке. И совсем недавно погиб славный парень из бригады коммунистического труда: сорвался с трапа, упал на штабель железобетонных плит.

— Стройка и кладбище — что может быть более несовместимым? — сказал Игорь Петрович.

...Не дожидаясь Синева, Братчиков открыл внеочередную планерку. Когда Синев вошел в кабинет управляющего, Зареченцев недовольно покосился на него.

— Почему опаздываете?

— Я не знал, что будет совещание. Мы с Игорем Петровичем заезжали по пути на кладбище.

— Что за поминки в рабочее время?

— Почему же не почтить память жертв несчастных случаев?

— Жертвы, жертвы! Без жертв строить нельзя!... — повысил голос Зареченцев. — Продолжайте, — круто повернулся он к Братчикову, прерванному на полуслове.

Синев вспомнил первые встречи с ним: каким мягким, добрым интеллигентом выглядел он тогда, — не то что прикрикнуть, грубого слова не скажет никому. И вот совсем другой человек: глаза гневно сужены, тонкие губы плотно сжаты.

Разговор шел о проекте обжиго-восстановительного цеха, который будет работать на концентратах кубинской никелевой руды. Зареченцев все время старался держать нить разговора в пределах технических вопросов, желая дать почувствовать ему, Синеву, что он здесь абсолютно лишний.

Вечером, проводив всех с рейсовым самолетом, Братчиков и Синев остались наконец вдвоем. Они шли с аэродрома напрямую, по целине.

— Все дуешься? — спросил Братчиков, приноравливаясь к мерному шагу Синева.

— Мое дело диспетчерское: дуйся не дуйся, а команду выполняй.

— Кто старое помянет, тому глаз вон! Не дуйся, давай мириться. Спасибо, что выручил, без твоей помощи я не скоро бы избавился от этого принудительного ассортимента в виде «Асбестстроя».

— Зря рассыпаешь благодарности. Я все равно скажу тебе всю правду. Говорить сейчас или потом?

— Давай сейчас.

— Верно, я горячился, когда упрекал тебя во всех грехах смертных. Если бы ты принадлежал к тем людям, которые подсчитывают выслугу лет по пальцам, то наши с тобой дороги давно бы разошлись...

— Брось расписывать!

— Но чего ты побаиваешься этого Зареченцева? Верно, от него еще расходятся круги былой славы: теоретик металлоконструкций довольно ловко перестроился на бетонный лад, чтобы удержаться на своей вышке. Допускаю, что он неплохой инженер, но как руководитель давно вышел в тираж, и пусть его ходит в спецах, от услуг которых мы и раньше не отказывались. Тебе ли, видавшему виды прорабу, пасовать перед этим спецом? Тебя выдвинул на пост начальника ударной стройки не Зареченцев, выдвинуло само время, которому ты обязан служить верой и правдой. Кто-кто, а Вениамин Николаевич Зареченцев до сих пор держал бы таких прорабов в черном теле.

— А ты, братец, не ошибаешься?

— В чем именно?

— Ну в том, что Вениамин Николаевич из тех, вышедших в тираж?

— Да черт с ним, в конце концов! Горбатого исправит могила. Не о нем речь. Речь о тебе. Ты же поднимался по рабочему трапу, а не по служебной лестнице, и не повышение в должности интересовало тебя, а возвышение своего народа. Так будь же до конца прорабом, Алексей! И пусть зареченцевы посторонятся — их время кончилось. Вот теперь давай руку на мировую.

Они остановились лицом к лицу, выжидающе посмотрели друг на друга и, улыбнувшись, одновременно протянули друг другу руки.

Эх, Роберт, друг мой верный... Теперь уж никогда не услышишь ты ни прибоя моря, ни шума сосен на прибрежных дюнах, ни крика чаек. И только седой ковыль будет рассказывать тебе свои былины, да станет напевать степные песни тургайский ветер, да жаворонок взовьется над тобой погожим утром. И будет сниться тебе новый город, который видел ты со строительных лесов как на ладони, — город без церквей и кладбищ, в отличие от древней Риги, где отшагала твоя юность в солдатской гимнастерке. Эх, Роберт, Роберт... Федор осмотрел его могилу со всех сторон: холмик прогнулся, земля зачерствела, и бледно-зеленые шильца разнотравья сплошь прострочили корку чернозема. Как быстро жизнь берет свое.