Анатолий Хорунжий: Неоконченный полет

Так познакомимся же с героем нашей повести поближе.

Первая немецкая бомба, брошенная на рассвете памятного 22 июня на пограничный украинский городишко, разбудила лейтенанта Заярного в комнате дома отдыха, далеко от аэродрома. Летчик два часа бежал лесом, вброд переходил потоки и, забрызганный по пояс, в измазанных новых хромовых сапогах, бледный, с горящими глазами, явился перед своим командиром на аэродроме готовый к бою.

Все лето и вся золотая южная осень первого года войны, задымленные, запыленные, казались Заярному единым днем, долгим, до отказа заполненным тревогами днем — в полетах, переездах, выздоровлении после ранения, переживаниях радости побед и горечи неудач.

Строго воспитанный в простой крестьянской семье, Дмитрий был твердым, здоровым, терпеливым, выносливым, и, несмотря на то что у него было впечатлительное, мягкое, как и у матери, сердце, в самых сложных фронтовых условиях он не поддавался паническим настроениям, никогда и нигде не терялся. Он всегда ясно видел свое призвание воина страны, на которую напал враг. У Дмитрия был хороший характер: умел дружить, увлекаться, ждать, любить, ненавидеть, быть суровым и, как все нежные, отзывчивые натуры, непонятно задумчивым и грустным.

Дмитрий родился и жил до пятнадцати лет в старинном украинском селе на Сумщине, очаровательной своими степями и лесами. Его отец, кузнец и хлебопашец, сдавшись на уговоры своих братьев, которые когда-то давно переселились в Казахстан, в тридцатых годах тоже подался со всей семьей на плодородные вольные земли долины Ишима. Юноша глубоко пережил разлуку с родным селом, школой и ровесниками, он было осмелился даже отказаться от поездки с отцом, однако должен был подчиниться родительской воле. В полупустынных казахстанских степях Дмитрий тосковал по далекой родной лесной стороне и мечтал потаенно, что когда-нибудь, пусть уже взрослым, он вернется в край своего детства, Через шесть лет его призвали в армию. Счастье летело ему навстречу — Дмитрия зачислили в авиационное училище, а это было его высшей мечтой, и послали учиться на Украину, в Харьков, от которого не так далеко до родного Красноселья.

Теперь, в войну, поднимаясь в небо на самолете, Заярный ежедневно пролетал над украинской землей, опаленной пожарами, изрытой воронками, окопами, и с особой злостью кидал на вражеские позиции грохочущие бомбы. Тяжело ему было сворачивать и сдавать в штаб летные карты оставленных нашими войсками районов, знакомых ему с детства.

Переезжать на другой аэродром, глубже в тыл, было для Дмитрия настоящим наказанием. Летчики сидели в кузовах грузовиков на беспорядочно накиданных ящиках, баллонах, брезентах (авиаторы иногда тоже передвигались в тыл на колесах) и ехали по селам. У тынов стояли заплаканные женщины с детишками на руках и грустно смотрели им вслед. Каждая крестьянка напоминала Дмитрию его мать; в каждом белоголовом парнишке (выбежав за ворота, они обязательно приветливо махали руками) Дмитрий видел себя.

Поля поникшей, перестоялой пшеницы... Жнецы посреди изрытой бомбами нивы, урожай с которой им ни за что не собрать... Покрытые серой пылью сады... Это поражало лейтенанта так, как никого другого, тяжело угнетало.

В такие дни Заярный был молчаливым и раздражительным.

Сегодня лейтенант Заярный, летчик Н-ской разведэскадрильи, после продолжительного перерыва снова летел на невеселое свидание с Сумщиной, должен был с высоты осмотреть оккупированную родную землю. Однако настоящий вылет был необычным для Заярного не только поэтому. Ныне он впервые летел один, не в группе, как летал до сих пор, и к тому же — в глубокий тыл. Об обстоятельствах этой перемены во фронтовой жизни Заярного мы вспомним позднее. А пока давайте вернемся в самолет, который одиноко плывет в холодном синем небе.

Дмитрий слушал металлически-звонкое гудение моторов и словно впервые замечал, какой необъятный простор открывается его взору. Под ним внизу в сизоватой мгле мягкими линиями были обозначены села, леса, путались паутинки дорог, а на горизонте земля и небо сливались в темную, непроглядную муть. Кажется, туда совсем не достигают лучи солнца и там кончается «свет», как говорили ему в детстве. Но самолет летит дальше, и загадочная завеса отступает, краски проясняются, просторы разворачиваются.

Однако в суровом небе не хватает времени, чтобы долго наслаждаться виденным, и пилот снова сосредоточивается на своих обязанностях. Он про себя отметил, что внизу, на заснеженной, белой земле, сквозь дымку дали проступили темные линии ходов сообщения, точки фронтовых позиций. Там изредка вспыхивают маленькие, похожие на искры, огоньки орудийных выстрелов.