Константин Ваншенкин: Большие пожары

А однажды Сергей видел, как вошла в вагон пожилая женщина в заштопанном пальтишечке и высоко подняла голову:

На нее смотрели с удивлением и не подавали.

Война давно кончилась, по сюжеты вагонных песен были все еще военные, как сами певцы, не желавшие идти в инвалидные дома, были порождением войны. Это были песни о храбрости, о смерти, о любви и обязательно об измене, песни трогательные и нелепые. Одну из них повторяли особенно часто, монотонно, сглатывая концы строк.

Жена отвечала, что она «девчонка еще молодая», и просила позабыть о прошлом.

Кончалась песня тем, что герой, весь в орденах, возвращался неожиданно здоровым и невредимым:

Герой ее уверениям, конечно, не поверил и велел ей «за сыночка» не беспокоиться, ибо он и Родина-мать сами воспитают ребенка.

Стаял снег, целыми днями пекло солнце, стала подсыхать весенняя грязь. Какая-то сонливость охватила Сергея. Не хотелось ни с кем знакомиться, ничего делать. Правда, он познакомился с некоторыми ребятами, болтаясь по поселку, но так познакомился: «Привет!» — «Привет!» И все в поселке была небольшая ткацкая фабрика, там работало много девчонок, он часто ловил на себе их взгляды и сам удивлялся своему равнодушию. Раз он вспомнил Веру, ту Веру с кирпичного завода, которая ответила: «Спю!» и засмеялась, ту, из-за которой получилась вся история с его разжалованием. (Шел меленький-меленький дождик, они спали на крыше барака, Сергей возвращался лесом.) Он решил поехать к ней, ведь это, собственно, недалеко отсюда, заволновался, засуетился, а потом раздумал: «Чего это я вдруг поеду?»

Однажды он собрался в Москву, шел к станции и опоздал немного, показался поезд. Сергей побежал и уже около ступенек на платформу увидел, что рядом бежит какая-то девчонка и орет: «Нет, не успеем! Не надо бежать, не надо, не успеем!», как будто они едут вместе. Он хотел садиться на ходу, она схватила его за рукав: «Не надо!»

Поезд ушел, до следующего было около часу. Она просто, наверное, как те студентки, посмотрела ему в глаза: «Немного опоздали. Пойдемте посидим?» — как будто они знакомы давным-давно. Сергей даже подумал, что, может, она обозналась, принимает его за кого-то другого. Они сели на лавочку в самом начале длинной платформы. На девчушке было синее сатиновое платьице, но была она вся какая-то наивная и доверчивая или притворялась такой. Рассказала, что работает в магазине грампластинок продавцом и думает поступать в институт торговли. Не в этом году, конечно, а так, вообще...

— А вы учитесь? В каком институте?

— Я в двух институтах учусь (Петьке Тележко — привет!), в институте кинематографии и в геологоразведочном.

— О!

Они доехали до Москвы, погуляли, посмотрели в кино «Во имя жизни». Ничего, картина им понравилась. Потом он ее проводил, она жила где-то у черта на куличках, у Преображенской заставы. Уже стемнело.

— Зайдете ко мне? — они так и были на «вы», культурно.

У него все же сработало, он спросил:

— А есть у вас там кто-нибудь?

— Конечно. Папа, мама, сестренка.

— Понятно.

И пробормотал что-то насчет того, что поздно уже, неудобно.

В темном подъезде он обнял ее, нагнулся к ее лицу, но она уперлась ему в грудь ладонями, оскорбилась, возмутилась: «Вы что? Вы что?»

Он шел потом по полутемным улицам, ругался и, хлопая себя по бокам, смеялся, вспоминая свою новую знакомую.

Снова он, голодный, бродил по Москве, останавливался около институтов. Хотя приема еще не объявляли, там толпились, группами стояли такие же, как он, демобилизованные ребята, деловито обсуждали, куда лучше поступить, куда легче.

Чаще всего он останавливался на Моховой, возле геологоразведочного.

Карточки его кончились — демобилизованным выдавали на месяц, и, хотя родители особенно не торопили, нужно было что-то делать, куда-то устраиваться. Ходил он в сером костюме, купленном сразу по приезде, и однажды дома от нечего делать взял армейское свое обмундирование и наткнулся в заднем брючном кармане на пачку талонов. Их дал ему сержант-эстонец, с которым они выпивали в Таллинне, и еще был Вася Мариманов, и эстонец кричал, что бандитов скоро всех переловят.