Деревенские адвокаты

— А муравейник я в лес обратно принес, на свое место, — сказал Адвокат.

Вот потому, что арестовали Урманова, Кашфулла так никогда и не узнал, как Враль с Адвокатом ходили в Булак.

КАШФУЛЛА ПЛАЧЕТ

Конечно, случается, что на похоронах возле открытой могилы о чем–то умолчишь, а что–то и прибавишь. Вот и слова Нурислама о Кашфулле: «Приходило горе — ты садился и плакал вместе с нами» — сказаны были скорее для гладкости слога. Бед и горестей на аул, на людей в те годы падало множество. Горя не прятал Кашфулла, но слез не выказывал. Даже Нурислам не мог бы сказать, что видел их. А вот Курбан–гали однажды видел, как председатель плакал навзрыд. Но никому никогда об этом не сказал ни слова. Это была тайна — только их двоих.

Шла весна сорок третьего, мужчин в ауле почти не осталось. Даже таких, как Нурислам, забрали на фронт. Тех, кто постарше — в трудармию. Курбангали, который ростом своим ни под какие мерки не подходил, Кашфулла с перебитым в финскую сухожильем на левой ноге и дряхлые старики — вот и все мужчины в Кулуше. На финскую сорокалетнего Зулькарнаева взяли как запасника–первоочередника. Да и сам, кажись, очень просился. Красный кавалерист все же. Теперь ногу приволакивает слегка. Если и заметно, то лишь потому, что ростом очень высок, телом грузен. Не грузен даже — кость широкая. А так совсем отощал. Щеки ввалились, глаза стали еще больше.

Еще и снег не сошел, а во многие дома уже пришел голод. С ног еще не падали, но уже пошатывало. «Вот ступим ногой на черную землю, вдохнем пар, от почвы идущий, и тем спасемся. Земля не оставит», — думали люди, ждали, когда откроется земля. Этой надеждой и жили. Но открылась земля и ступили на оттаявшую почву, а голод завернул еще круче. Черная земля детям своим скоро пищи дать не могла. Где только не побывал Кашфулла на усердном гнедом сельсове–товском мерине — и верхом уезжал, и, заложив его в упряжку, мчался куда–то. Попутно скажу, за гнедым мерином смотрит Курбангали. Он здесь, в сельсовете, и конюх, и сторож, и истопник, и уборщик, и разносит по аулу повестки. Когда председателя нет на месте, сам принимает разных приезжих уполномоченных, хоть и без сахара, поит их морковным чаем. В запасе у него всегда есть печеная в золе картошка, тем гостя и потчует. Председатель ездил не зря. В начале апреля он вымолил у директора маслобойного завода десять мешков слегка заплесневевших семечек подсолнуха. Масло из него жать было уже нельзя, а голодным ртам оказалось в самый раз. Тщательно проверили удлинявшийся каждый день список многодетных матерей, к которым уже заглянул голод, подсчитали и решили выдать по три совка семечек на каждого ребенка. Делить было назначено справедливым рукам Курбангали. Когда тридцать шесть женщин, кто с дерюжным мешком, кто со скатертью, собрались возле сельсовета и встали в очередь, делилыцик, прежде чем приступить к дележу, сказал такую речь:

— Матери и сестры! Толкотни–суматохи чтобы не было. Кому сколько положено, получат все. Кашфулла собственной рукой составил список, никого не забыл, ничего не упустил. — Он вынул из нагрудного кармана листок бумаги, взял в руки зажатый под мышкой совок. — На каждого ребенка по три таких совка. Не горкой, а с краями вровень. Так подсчитано.

Женщины стояли в очереди молча, не шевелясь. Поднимается пар от земли, пьянит, туманит рассудок, печет стоящее над крышей апрельское солнце, томит ослабевшее тело. И все же хорошо им — будто в сладком сне. Детей, внуков хоть и скудная, но ждет еда. Но зачем так долго возится этот Курбангали?

— Нужны еще глаза — смотреть, как я делю. Чтобы по–честному все было. Матушка Юмабике, Захида–килен*, Бал–лыбанат–енге, подойдите–ка сюда. — У Нурислама с Баллыба–нат никах был совершен прежде его собственного с Сереб–ряночкой, потому и «енге».

* Килен — сноха: обращение к женщине младше по возрасту.

Три женщины подошли и стали рядом.

— Сейчас–сейчас, еще одно только слово скажу, — заторопился Адвокат. — Вернетесь домой, семечки сразу в печи прокалите. Не то скиснут. Детишкам горстями не раздавайте. Выверните тулуп, расстелите его на хике и сыпьте каждый день понемногу в овчинку. Пусть из нее выбирают. И потеха детям, и все время что–то есть во рту, надолго хватит. Когда в одиннадцатом году был голод, отец нас тем и спас.

Вот так в избах обманом отвели голод: грызли детишки семечки — и голод уже грыз их не так ретиво. Через неделю председатель колхоза Магфира достала где–то конопляного жмыха, он тоже пошел в дело.