Ибрагим Абдуллин: Прощай, Рим!

Ему подливают и подливают. Он опрокидывает рюмку за рюмкой и приговаривает:

— За победу над проклятым германцем!

— За будущего начальника полиции — Леньку Колесникова! Ура!

Несмотря на бедность, у Колесниковых часто празднуют дни рождения Миши, Лени, Коли, Сережи и даже полуторагодовалого Витьки. Кроме того, справляют именины матери и поминки по бабушке.

Если бы Козулин не был таким олухом, он давно бы сообразил, что здесь что-то не так. Уже в этом году третий, кажется, раз празднуют день рождения все того же Лени. А в чем тут была собака зарыта, Леня понял потом, когда вырос.

Второй год, как Россия воюет с германцами и австрияками. А конца войне все не видать. Почти каждый день по улицам Петрограда проходят колонны солдат. У них за спиной тяжелые котомки, через плечо скатанные, словно хомут, шинели, на поясе зеленые, круглые котелки. Идут солдаты, распевают: «Соловей, соловей, пташечка! Канареечка жалобно поет…» Уезжают на фронт. А оттуда или совсем не возвращаются, или приходят без ноги, как дядя Саша, устроившийся сторожем в «Гастрономии» Окурова, без руки, как дядя Леша, крестный Лени… Еще впотьмах выстраиваются огромные хвосты за хлебом, солью, керосином. Народ вслух, не таясь, проклинает войну, царя, буржуев. Жандармы рыскают, словно псы, выглядывают, вынюхивают, но в сердце народа с каждым часом накипает гнев.

В такую вот пору и собирались подпольщики на квартире рабочего Путиловского завода большевика Владимира Кузьмича Колесникова праздновали дни рождения детей, справляли именины. И все у них получалось так гладко, что не только раскрасневшийся, будто вареный рак, городовой Козулин, но даже и сама Арина Алексеевна поначалу ни о чем не догадывалась. Все стало ясно и ей и детям много позже, когда двадцать седьмого февраля семнадцатого года сбросили с престола Николая Кровавого. Лене тогда было всего-то шесть лет, но память, будто сокровище, сберегла все подробности того дня.

…Пришел домой, вернее, стремительно ворвался Владимир Кузьмич, в черной кожаной тужурке, в такой же фуражке и с алым бантом на груди. С порога крикнул:

— Ариша! Ариша-а! Николашку скинули! — Он подхватил Леньку, подбросил чуть не до потолка (Владимир Кузьмич был на редкость высокий, сильный человек), подбежал и крепко обнял Арину Алексеевну.

— Ой, Володя! Да как же мы будем без царя-то? — Спросила Арина Алексеевна, побледнев. — Смута пойдет, беспорядки.

— Без царя? Мы, Ариша, без царя превеликолепно заживем! Довольно, триста лет маялись под пятой растреклятых Романовых. Нас, друг мой, миллионы, и ты не бойся, мы наведем порядок…

Между тем к ним явились Наумыч, дядя Коля с прокуренными усами и еще несколько незнакомых людей. Шумят, хохочут, подталкивают друг дружку. Удивляется Леня: взрослые дяденьки, а расшалились, словно ребятишки. И у всех на груди алые ленты. У дяди Коли к тому же винтовка со штыком. Только поздоровались, и Наумыч затянул «Варшавянку». Сразу же раскашлялся, чуть не задохнулся, но песню подхватили другие и пели так громко, что сотрясались стены двухэтажного дома. Но почему-то на этот раз городовой Козулин не распахнул дверь их квартирки, не пробубнил, из-под припухших век оглядывая собравшихся: «Надеюсь, не помешал?..»

…Годы не только отбеливают волосы человека, не только бороздят морщинами его лоб (это еще не так-то страшно), годы, словно ржа, разъедают память человека. Время беспощадно стирало из памяти облик отца, многое Леня представляет и помнит лишь по рассказам старшего своего брата Миши или матери. А вот день, когда свергли царя, и день, когда отец ушел на фронт, оборонять Петроград от Юденича, сто лет проживет, не забудет…

Владимир Кузьмич и на этот раз очень торопился. Он был в шинели, в папахе, на рукаве была красная повязка. Он прислонил в углу винтовку со штыком, такую же, какая была тогда у дяди Коли, строго предупредил: «Смотрите, не подходите близко, пальнет!» — и побежал куда-то. В тот день дома были только Арина Алексеевна и Леня.

И случилось так, что мама на минутку ушла к соседке. Леня подскочил к винтовке, вытянул шею и заблестевшими глазенками стал разглядывать. Уже совсем было собрался пощупать руками, но вернулась мама, прикрикнула:

— А ну-ка марш!

Леня очень неохотно отошел в сторону. Эх, если бы он был таким же большим, как папа или дядя Коля!.. Глазом бы не моргнул, на фронт отправился… А такого… кто ж его отпустит?..

Сидел Леня у окна — то на улицу смотрел, то, облизываясь, косился на винтовку — и вдруг захлопал в ладошки: