Валентин Катаев - Том 1. Рассказы и сказки

— Попался, который кусался.

— Клянусь честью, — сказал с жаром Людвиг Яковлевич, — я любил ее, как родное дитя.

— Расскажите вы ей, цветы мои… — пропел администратор. — Кто хочет любить, тот должен платить!

Однако он поощрительно погладил маэстро по рукаву и обещал обязательно приехать на суд и дать о нем, в качестве уполномоченного от профсоюза, самую лучшую общественно-политическую характеристику.

Маэстро церемонно раскланялся и, чувствуя, как у него бессильно прыгают щеки, отправился восвояси.

Ночь перед судом Людвиг Яковлевич провел очень дурно: совсем не спал, а только курил и думал. Думал, впрочем, не о предстоящем позоре, а об одинокой своей жизни, о наступающей старости. Он явился на суд аккуратно подстриженный, выбритый и слегка бледный. Он судился в первый раз в жизни. В поисках зала, где должен был состояться его процесс, он мыкался по заслякоченным лестницам и вымытым карболкой коридорам, натыкаясь в ненастной утренней темноте на дымящиеся урны и на скучных людей.

Едва Людвиг Яковлевич, сняв шляпу, вошел на цыпочках в зал, как тотчас к нему обратилось множество знакомых и незнакомых лиц. Поднялся смутный говор. Женщина-судья цыкнула на публику. Людвиг Яковлевич присел на скамейку. Прямо перед ним торчали каракулевый воротник и русый затылок Макса. Рядом с парикмахером сидел водопроводчик с пластырем на серой шее и тайно ел соленый огурец. Далее виднелись рукавастая кофта зацепской старухи, розовые уши администратора, шевелюра того самого соседа, который давал валерьянку, и косынка делегатки от домашних работниц.

Возле судейского стола, у деревянных перил, стояли стриженный бобриком молодой человек с черными усиками, баба с ребенком на руках и свидетели. Молодой человек то и дело поглядывал на публику и, криво улыбаясь, говорил, вертя ногой в новой калоше:

— Я, конечно, не могу знать, товарищ судья, с кем совокуплялась гражданка Тимофеева. Лично я с гражданкой Тимофеевой не совокуплялся.

— Ах, не совокуплялси! — заголосила баба, быстро утирая нос одеялом ребенка. — Ты со мной не общалси-и? А с кем же ты общалси? Откеда же ребеночек, если ты не общалси-и-и?.

Людвиг Яковлевич в ужасе закрыл глаза и очнулся лишь после того, как с молодого человека присудили пятнадцать рублей в месяц и секретарь суда стал быстро окликать всех вызванных по делу гражданина Книгге.

Услышав свою фамилию, Людвиг Яковлевич произнес чужим голосом: «Есть», подошел к столу и вдруг совсем близко от себя увидел аккуратную Полечкину жакетку. Старуха с извилистым носом хлопотливо подталкивала девушку к решетке, бросая на Людвига Яковлевича грубые взгляды. Из прохода между скамьями надвигались свидетели. Людвиг Яковлевич увидел напряженно сдавленные желтые виски и прозрачные глаза парикмахера Макса.

Судья тряхнула седыми, коротко остриженными волосами, оправила на себе зеленую вязаную кофту, неряшливо осыпанную папиросной золой, мельком взглянула в дело и устремила на Людвига Яковлевича скучный, ничего не выражающий взор.

— Признаете? — спросила она очень утомленно.

— Вот этот самый кобёл и есть, — дробно заговорила старуха, перебивая судью. — Нешто такой признает? Держи карман! Кобёл и есть кобёл. Как с трудящейся девушки надсмеяться — на это они способные, товарищ народная судья, а как давать на содержание ребенка, так на это они неспособные. И соседи все, как один, могут доказать определенный факт, и товарищ делегатка пущай удостоверит…

— Помолчите, а то велю удалить, — поморщилась судья. — Так что же вы можете сказать, гражданин Книгге?

Людвиг Яковлевич посмотрел на Полечку. Она стояла пунцовая от стыда, соблазнительная, заплаканная, — полон рот слез, — опустив голову, и дрожащими пальчиками поправляла соску, вылезшую из маленького кораллового ротика ребенка.

Сердце Людвига Яковлевича дрогнуло.

— Я любил ее все равно как родную дочь, — сняв пенсне, сказал он дрожащим голосом и аккуратно вытер сырую щеку большим чистым носовым платком.

— Помолчите минутку. Это пролетарскому суду знать не интересно. Вы отвечайте на вопрос: признаете или не признаете?

— Признаю, — сказал Людвиг Яковлевич, замирая.

— А раз признаете, зачем же так некрасиво поступили? Довольно стыдно! А еще интеллигентный человек. Разве можно девушку с ребенком на руках выбрасывать на улицу.

— Я ее не выбрасывал, — сказал Людвиг Яковлевич, — я ее всегда любил все равно как родную дочь. И сейчас люблю.