Юрий Бондарев: Публицистика

Раньше пробовал составлять план всей вещи. Когда приступал к работе, план этот во второй же главе нещадно разрушался. Просто становилось скучно писать, герои начинали говорить под суфлера. Для меня очень важна основная мысль вещи, общее течение - без этого не могу сесть за стол. И в течение работы мне важно знать, что будет с героями в конце. Это веха, к которой стремится вся вещь. Более того, движение к завершающей главе, к последней цели создает лейтмотив произведения, энергию стиля. Но при этом авторскую руку протягивать герою не стоит. Если он намечен верно, он "оживает", действует сообразно своему характеру. Характер - краеугольный камень литературы.

Конечно же, перестал учиться у классиков - перестал писать. Уверен в этом еще и потому, что на голом месте быть ничего не может. Писатель учитывает опыт предыдущей литературы и создает свое. Подобное происходит и в науке.

Непревзойденные вещи мировой классики - русской и западной - возбуждают к творчеству. Может быть, это импульс к совершенству.

По-видимому, у опыта нет общей школы, и, хотя своих учеников он учит порознь, то, что я скажу далее, будет, очевидно, не ново.

В моем писательском пути меня мучило и мучает три одинаково главных вопроса: 1) умение создать настроение у читателя; 2) построить сюжет так, чтобы он был скрыт, неощутим внешне, но вместе с тем создавалось бы полное ощущение стремительного движения жизни; 3) найти то слово или сочетание слов, которое точно и зримо передавало бы обстановку, состояние героя, "воздух вещи". Первый и третий вопросы очень тесно сплетены, неотделимы, разница здесь только в некоторых уточнениях.

Не только меня всегда поражало и не перестает поражать гениальное умение Л.Толстого создавать настроение с первой же страницы. Вот начало "Анны Карениной". Утро, Стива Облонский вспоминает сон: какие-то графинчики, они же женщины, - сразу сон этот как бы оттеняет недавнюю ссору с женой, - вошел вчера к ней ночью в спальню веселый после театра, с грушей в руке… Жена уже знала, что он изменил ей. Вы прочитали это, и становится ясным, почему "все смешалось в доме Облонских", вас охватывает ощущение непорядка в доме, семейной ссоры, вы уже занимаете определенную позицию: на чью сторону встать, кому сочувствовать, кого жалеть и т.д.

Или вспомнил начало "Казаков". Зимняя ночь, безлюдная Москва ("Все затихло в Москве"), подъезд особняка, из-под затворенной ставни светится огонь - в комнате молодые люди из высшего общества провожают Оленина на Кавказ, - и с первой страницы вас уже окружает этот "воздух прощания", вас овеяло настроением ожидания: какова же будет новая жизнь Оленина?

Или прочитайте внимательно, например, главу о скачках и главу о Кити и Левине на катке - в этих великолепных главах свои и ритм и интонации, но они выделяют определенное состояние героев: тревогу и влюбленность.

С заведомой целью я через некоторые промежутки времени перечитывал Толстого, и каждый раз независимо от моего самого разного настроения перо великого мастера побеждало; настроение вещи властно передавалось мне.

Ритм, инверсия, интонация, короткие или длинные периоды, назывные предложения, порой глагольная или насыщенная эпитетами фраза, повторение слова и определения, образованного от этого слова, точные детали - это те художественные компоненты, которые создают настроение, вводят читателя в атмосферу произведения, "строят" ту обстановку, которая нужна для мысли, идеи той или иной сцены.

У Бунина есть рассказ "Пыль". В нем на первой странице, чтобы обрисовать захолустный сонный городок старой России, слова "пыль", "пыльный" писатель повторяет около десятка раз: пыльные вагоны поезда, пыль на мостовой, пыльные извозчичьи пролетки, пыльные тополя. Чересчур старательный редактор потянулся бы к красному карандашу, брюзгливо заявив о бедности языка. Бунин же был превосходный знаток русского языка, ему чужда была небрежность, и он сознательно делал нажим на повторяющиеся эпитеты, которые сразу покоряли ваше воображение. Но этот прием использовал уже Бунин, и повторять его - значит повторять найденное.

Настроение совершенно необходимо для жизненной правды вещи и для контраста, этого замечательного приема, так мало используемого в нашей литературе.

Работая над книгами "Батальоны просят огня" и "Последние залпы", я долго искал настроение героев и, следовательно, их ощущения в несхожих ситуациях. В самом ответственном месте повести "Батальоны просят огня" - бой на плацдарме в окруженной немцами деревне Ново-Михайловке - я пытался через разных героев, через их ощущения, через несхожесть настроения каждого обострить обстановку этого страшного боя перед гибелью батальона, сконцентрировать все и показать, как в самый предельный момент дрались и умирали люди на оторванном от армии плацдарме. Я исходил из положения: если показать трагедию глазами одного человека, то невольно собьешься на субъективную оценку происходящего - только данным человеком, - и это обеднит всю сцену, снизит ее трагедийность и непоказной героизм.