Сергей Сергеев-Ценский - Том 4. Произведения 1941-1943

[…]

Пьеса показалась мне слишком «бытовой». Лермонтов засорен, запылен в ней, и явление «Демона» недостаточно освещает его. А впрочем, я плохо понимаю пьесы, хотя и писал их.

В начале 90-х годов я встречал у патрона моего, Ланина, жалкенького человечка, который, протягивая незнакомым эдакую бескостную, мокренькую ручонку, именовал себя: «Мартынов, сын убийцы Лермонтова». Он не казался мне человеком, страдающим «за грехи отца», а, наоборот, как бы подчеркивающим некую свою значительность.

Пьеса все-таки очень хорошая. Очень печальная. Как это значительно: Тынянов написал роман о Кюхельбекере, пишет о Грибоедове, О.Форш написала о Гоголе — Иванове, Огнев пишет роман о Полежаеве и т. д. Теперь Вы дали Лермонтова.

Пьесу необходимо поставить. Что сделано Вами для этого? Не могу ли я тут чем-нибудь помочь?

Крепко жму руку Вашу, Сергей Николаевич, желаю всего доброго.

А. Пешков

28. III.27.

Sor[rento].

Конечно, «Республику Шкид» я достал и прочитал и в письме к А. М., насколько помню (копий своих писем я, разумеется, не делал), я сомневался в том, что в лице авторов этой книги — Белых и Пантелеева — литература наша обогатилась двумя крупными талантами. Между прочим я указывал на мелькнувшего и угасшего в начале своей литературной карьеры автора «Новой бурсы» — Л. Добронравова, почему о нем и упоминает А. М. в своем ответном письме.

Дорогой Сергей Николаевич -

автор «Новой бурсы» Леонид Добронравов, человек бесталанный и неумный, умер осенью в Париже. Мне кажется, что один из «шкидцев», Леонид Пантелеев, — парень талантливый. Ему сейчас 20 лет, он очень скромен, серьезен, довольно хорошо знает русскую литературу, упорно учится. «Пинкертоновщина» ему чужда. Мне думается, что среди молодежи есть немало таких, которые не поддаются «американизации», напр., Малашкин, Василий Андреев, Четвериков, — можно насчитать десяток и больше.

Разве из того, что я сказал о Вашем Лермонтове, можно понять, что я его считаю «серым»? Читая пьесу, я этого не чувствовал, он достаточно ярок на фоне очень резко очерченных Вами фигур, его окружающих. Но мне кажется, что человек, который написал «Мцыри» и «Ночевала тучка золотая», был острее, непримиримей. Впрочем, я мало читал о Лермонтове, сужу о нем по стихам, по «Герою». А к правде у меня отношение того визиря, который «рассказал о рае, преувеличивая его действительную красоту».{224}

Второй том В[ашей] книги издаст, вероятно, лицо, которому переходит все дело издателя первого тома. В конце месяца будем знать об этом точно.

Сегодня — первый день Пасхи и — какой день, дорогой С.Н.! Цветет ромашка, — здесь она — кустарник, — герань, розы, японский клен, мимоза, зацвел дрок, цветет глициния, незабудки и еще какие-то неведомые мне деревья, кустарники. Перец тоже зацвел. Вчера был хороший дождь, и это очень разбудило все, после нескольких сухих, жарких дней. По саду ходит моя отчаянная внука Марфа Проказница и кокетничает с сыном Ивана Вольного — есть такой литератор — мальчиком 12-ти лет. Он родился на Капри, живет в Неаполе, по-русски почти не говорит, учится в школе, признан «королем латыни», переводится из класса в класс без экзаменов «в пример другим». А отец его орловский, Малоархангельского уезда, мужик. Вообще, здесь, в Европах, русские дети в чести и вызывают общее изумление педагогов своей талантливостью. […]

Всего доброго.

А. Пешков

17. IV.27.

Того же периода забот А. М. о судьбе перевода «Преображения» в Америке еще одно письмо, примечательное, между прочим, тем, что в нем вторично жалуется он на состояние своего здоровья:

Прилагаю еще две рецензии, Сергей Николаевич, слышал, что их — много, и не могу понять, почему бюро посылает через час по две капли. Книга, очевидно, хорошо идет; мне говорили, что это констатируется одной рецензией, которая заключена словами: «Нам приятно отметить, что в Америке начинают читать настоящую литературу». О втором томе еще не имею сведений, ибо Гест неожиданно проехал в Москву и — будет здесь лишь в конце м[еся]ца, в начале июня.

Простите, что пишу кратко, — не работает голова, и руки трясутся, — ночью был адский припадок астмы. А кроме того — тороплюсь: хочу съездить в Помпею, — там, в амфитеатре, будут играть Аристофана, кажется. Устал я, как мужицкая лошадь. И — жарко. Вот уже двадцать третий день нет дождя.

Крепко жму руку.

А. Пешков

15. V.27.

Любопытную вещь рассказала американка-журналистка: ее соотечественники в страсти своей к анкетам недавно опубликовали в одном из дамских журналов статью по поводу ответов женщин на анкету, которая ставила ряд вопросов об интимных подробностях половой жизни женщин. Вопросы, вследствие их неудобосказуемости, не были опубликованы. Но, надо думать, что В.В.Розанов был бы сладостно обрадован ими. Из ответов же явствует, что американки — в большинстве подавляющем — относятся к половой жизни отрицательно и даже — враждебно, рассматривая необходимость ее как грех — как «блуд», по взглядам нашей церкви — как диавольское дело. Насколько здесь пуританского лицемерия и как много подлинной, искренной усталости европейских и американских женщин — трудно судить, а все-таки, мне кажется, что это один из признаков возникающего среди женщин гинекократического настроения, ибо обанкротился мужчина и уже не в силах устроить подруге своей спокойную, уютную жизнь, в чем она нуждается более, чем он. Вот какие дела.