Сергей Сергеев-Ценский - Том 4. Произведения 1941-1943

Молодушкин, худощавый, сероглазый, со стремительным профилем, со впалыми щеками, измазанными кровью, был ранен в голову вскользь, но гораздо более серьезной была его пулевая рана в плечо, а главное, он был придавлен крышей разметанного танком сарая, едва выбрался и имел теперь недоуменный вид. Он еще только пробовал каждый мускул своего тела, — какой служит, какой не хочет, а между тем надо будто бы собираться зачем-то в кучку, ему приказывает какой-то немец, — он в плену.

— Товарищ Очеретько, куда нас, а? — спросил он своего бойца, который отстреливался от немцев из сарая с ним рядом, вместе с ним был придавлен крышей, но выкарабкался раньше его и ему потом помог.

— Мабудь, танцювать, товарищ младший сержант, — сказал Очеретько без улыбки.

Это был ротный остряк. Совсем не положено по уставу, чтобы существовала такая должность в роте, но тем не менее почему-то она существует, и если не во всех ротах подряд, то в большинстве рот полка непременно находятся такие, которые за словом в карман не лезут, присутствия духа ни в какой обстановке не теряют, и стоит им только рот открыть, от них уже все кругом ждут какого-нибудь коленца, как от комика в театре.

Теперь этот круглоликий, приземистый полтавец имел понурый вид. Он оглядывал исподлобья улицу села, своих товарищей, немецких солдат около них и офицера, который что-то приказывал одному из них, стоявшему навытяжку. Очеретько трудно было держаться стоя.

— Что? Ноги? — кивнул Молодушкин на странно согнутые его ноги.

— Шкандыбаю, товарищ младший сержант, — безулыбочно ответил Очеретько и добавил, показав на Колдобина: — А тому бедолаге ще гирше!

Колдобин, рослый и дюжий, если смотреть на него сзади, стоял согнувшись. На спине его гимнастерки алело скупое пятно, молодое лицо его было землисто-бледное; он кашлял и отхаркивал кровь.

Обер-лейтенант подошел было к нему с видом участия и спросил:

— Как фамилия?

— Колдобин, — неожиданно резко ответил тот.

— Ага, — неопределенно отозвался на это фон Ган, скользнул беглым взглядом по Линнику и Готковому, с виду более крепким, чем остальные, сказал про себя: «Украинцы» — и приказал старшему из трех своих солдат с винтовками вести их на площадь перед хатой сельсовета.

Идти было не так далеко, но трудно даже и команде вполне здоровых бойцов, не только искалеченных жестоким боем, следы которого были тут повсюду.

Разбитые снарядами хаты выпирали вперед обломками дерева, крыш и стен; трупы людей и лошадей едва успели оттащить к порядку хат; нависали над улицей и поломанные высокие вербы; зияли воронки, и то и дело приходилось их обходить. Пахло гарью от дотлевавших строений, сожженных ночью артиллерийским огнем, но жителей села не было видно, — прятались ли они внутри хат, ушли ли перед боем, — попадались только немецкие солдаты.

Старший из конвойных шел впереди, двое других по сторонам, равняясь на последних из пленных и приноравливаясь к их медленным, через силу, движениям.

Не один Плотников, еще и Линник с другой стороны поддерживал Задорожного, который ступал только правой ногой, а левую подтягивал; Готковой заботливо поддерживал Семенова, Молодушкин помогал идти Очеретько, и только Колдобин, держась рукою за грудь и сплевывая кровь, шел один.

Из того, что конвойные никого не подгоняли, Молодушкин сделал вывод, которым поделился с Очеретько:

— Куда-то хотят доставить нас в целости.

Очеретько же буркнул на это:

— Звiстное дело, народ вумный.

Задорожный, услышав, что сказал младший сержант, отозвался ему:

— На допрос, должно быть, ведут. — И добавил, несколько повысив голос, чтобы всем было его слышно: — Помните, товарищи, никаких сведений о своей части врагу не давать!

Все чуть кивнули на эти слова головами, но конвойным, видимо, не приказано было запрещать разговоры, и они шли молча, не обращая на них внимания, пока старший из них, шедший впереди, не скомандовал: «Хальт!» — и не остановился сам около глубокой и обширной воронки среди площади. Про эту воронку Очеретько сказал, значительно взглянув на Молодушкина:

— Эт-то котлован!

И все другие переглянулись, а Готковой протяжно и глухо присвистнул. Однако и без этого выразительного свиста можно было понять, для чего подвели всех к такому «котловану»: со стороны хаты сельсовета шли тот самый обер-лейтенант, который отбирал их и говорил с ними, но обогнал их, идя не по улице, а через дворы; рядом с ним высокий и важного вида полковник, как определил Задорожный, а несколько сзади человек шесть офицеров; следом за ними несколько солдат несли лопаты.