Сергей Сергеев-Ценский - Том 8. Преображение России

— Война на Балканах?.. Да-а… Там сначала воевали славяне и греки с турками… по исторической традиции, потом стали воевать между собою… Это уж, кажется, вне традиций.

— И что же вы думаете, что наша Россия не вмешается в эту войну? — очень живо подхватил немец. — Ведь у нее тоже есть эта традиция: как только болгары там, сербы там, греки, — разный балканский народ начнет войну с турками, так сейчас же должна выйти к ним помогать и наша Россия!.. А рядом же с сербами Австрия!.. А у этой Австрии союз с кем?

— С Германией, вы хотите сказать… Да, конечно, с Германией… Да ведь кончено уже там все, на Балканах, — досадливо даже, как в сторону жужжащего около шмеля, махнул рукою Матийцев; но немец тоном какого-то заговорщика почти прошептал:

— А вам это оч-чень хорошо известно, что совсем кончено?

Матийцев подумал и сказал:

— Разумеется, я знаю только то, что печатается в наших газетах.

— Вот! Именно вот! — подхватил немец. — Что позволяется печатать в наших газетах русских!.. Цензура, — вот! Поэтому не пишут в газетах!.. А зато говорят, — говорить цензура запретить не может.

— Говорят разве?.. Кто же говорит? — удивился Матийцев.

— Как же так это вы? — удивился в свою очередь и немец. — Вы не слыхали, что говорят?

— Ни одного слова нигде, — вполне искренне сказал Матийцев и в то же время обеспокоился этим, между тем как немец глядел на него недоуменно, объясняя ему:

— Я работаю, вы тоже работаете, и нам поэтому, выходит, некогда говорить о какой-то там вообще войне, а кто совсем не работает, а денег у себя имеет много и в третьем классе не ездит, вот те-е… Вы где же именно работаете?

— На руднике… инженером, — не сразу ответил Матийцев.

— Ну, вот, — вот теперь я понимаю! — почему-то просиял немец. — На руднике, — это, значит, там, в земле, а с кем же там могли бы вы говорить насчет войны?.. Но, однако, однако, куда же, — давайте дальше посмотрим с вами, — куда же идет ваша железная руда, интересуюсь я знать?

— У меня не руда — уголь.

— Очень хорошо, уголь! — подхватил немец. — Но он все-таки может идти в такую Тулу, где у нас в России оружейные заводы… А между тем, — вы должны это знать, — ору-жей-ные заводы наши теперь работать должны ин-тен-сив-но, вот! Ин-тен-сив-но!

— Гм… Может быть… Может быть, так они и работают, — согласился Матийцев. — Но знать этого я не знаю… Полагаю только, что неудачная война с Японией должна же была кое-кого научить.

— Ага! Вот! Именно, вот! — возликовал немец. — Наша Россия должна опыт этот свой там, в Маньчжурии, — как это говорится… (тут он усиленно зашевелил пальцами) применить, — вот!.. При-ме-нить, — вот это самое слово!

— И применяют уж, я думаю, а как же иначе?

— Применяют? Вы знаете?.. А что же вам именно об этом известно?

Немец так впился ожидающими глазами, что Матийцеву стало даже почему-то неловко, когда пришлось ответить:

— К сожалению, положительно ничего неизвестно.

— Ну, как же вы так? — осуждающе покачал головой немец. — Интеллигентный человек, инженер, и вот… ничего не знаете?.. А кто же у нас тогда в России знает? Вон тот муж-жик или вон та баб-ба знает?.. А когда Франц-Иозеф Боснию-Герцеговину хапнул (немец сделал тут соответственный хищный жест), тогда еще был жив Столыпин, премьер-министр, и вы, может быть, знаете, что ему говорили другие министры тогда (тут он перешел на шепот): «Откроем войну!» А он им, Столыпин, премьер-министр: «Какие же теперь у нас в России есть солдаты, чтобы воевать? Пьяное муж-жичье, граб-бители, — это разве есть солдаты? Не можем мы теперь воевать, нет!» Вот что сказал тогда Столыпин, премьер-министр!.. А теперь можем, а?.. Сколько же с тех пор прошло времени? Пять каких-нибудь лет? Теперь можем, а?

— Не знаю, — добросовестно подумав, ответил Матийцев. — И зачем нам воевать — тоже не знаю.

— А я же вот знаю, что… многие наши русские офицеры, какие были в ландвере, — в «запасе» это говорится по-русски, — те стали добиваться выходить в ландштурм, в отставку, а? Это что значит? Это значит, они думают, что их тогда уж в армию не возьмут — вот что это значит!.. О-о-о! (покачал головой презрительно). Такая война может начаться, — всех возьмут. Всех, — вы увидите!.. И меня возьмут, и вас также! Всех!..

И немец, преисполненный всепоглощающей важностью своих знаний близкого будущего, вдруг с большим не то презрением, не то озлоблением даже пристально посмотрел на своего ничего не ведающего собеседника, и Матийцеву стало ощутительно неловко оттого, что он — полный невежда в вопросах войны, что он ничего не замечал военного около себя, не интересовался совсем и тою войной, какая велась на Балканах… Просто ему ведь, казалось как-то даже вполне естественным, что на Балканах — война: народы там живут такие драчливые, поэтому и часто дерутся. И немец, которого он зачислил уже было в маниаки от вегетарианства и гомеопатии, вдруг повернулся к нему теперь другим лицом, как древнеримский двуликий Янус.