Сергей Сергеев-Ценский - Том 12. Преображение России

А сестра Коняева стонала:

— Умоляю, скорее!.. Кха-кха-кха!..

Может быть, так тянулось бы и еще долго, если бы один из извозчиков, стоявший в хвосте, с такою же рыжей бородою, как у Коняева, не догадался поманить ее пальцем, и она пошла к нему, качаясь, длинная и согбенная, и села в его фаэтон.

— Русский? — не забыл спросить, подходя, Коняев.

— Обязательно, — ответил бородач.

Так и поехали, наконец, установив вещи, а на вокзале после них долго еще стояло веселье.

Бородач же через весь город провез их к гостинице Киста у Графской пристани.

— Не хочу сюда, понял?.. В русскую вези! — внушительно сказал Коняев.

— Можно в какую попроще, — согласился тот и привез в гостиницу Ветцеля.

— Да ты что это? Смеешься, что ли, черт? — осерчал Коняев.

— Разве я их выдумал?.. Какие есть, стало быть, туды и везу… — обиделся бородач и, подумав, отвез его, наконец, в грязноватые какие-то «Одесские номера» в Рыбном переулке, сказавши: — Тут уж самые русские.

Дней пять прожил в этих номерах Коняев, все искал подходящей квартиры. На вывесках магазинов были все Ичаджики, Кариянопулы, Неофиты и Кефели; только один был безусловно русский магазин Кузьмина на Нахимовской, но в нем, кроме офицерских вещей, ничего не было. В пекарнях сидели греки. Отметил зоркий глаз булочную Ракова около часовни, но в ней уже давно не пекли булок. Колбасные лавки были немецкие. Попался было где-то на углу двух улиц бакалейный магазин некоего Ротоноса, но в дверях его в засаленном фартуке стоял такой какой-то прыщавый долгоносый халдей, что Коняев только свирепо посмотрел на него, вздохнул тяжко и отвернулся; вывески же всевозможных Вайсбейнов, Лифшицев и прочих перестал уж и отмечать глаз.

Квартирку капитану, жившему почти только на одну пенсию, нужно было совсем небольшую, хотя бы в две комнаты, но и тех невозможно было найти, точно попал в чужую совсем страну, в какой-нибудь Порт-Саид: всё, как по сговору, попадались квартирные хозяева или совсем инородцы или очевидная смесь и только раздражали раскольничью нетерпимость Коняева, заставляя его тяжело смотреть, дергать головою «в поле», говорить междометиями, хлопать дверями и круто поворачивать широкую спину.

Когда на четвертый день поисков он услышал фамилию Дудышкина, он искренне просиял.

— Русские? Чистые русские?

— Ну, а как же можно! Конечно ж, мы — русские, — отвечала сытая, сырая хозяйка, вытерев губы согнутым указательным пальцем.

— Вполне чистые русские? И муж ваш?

— Да уж и муж, конечно, и дети тоже.

— Настоящие коренные русские? Не смесь?.. Может быть, у вас дома мужнин паспорт есть, посмотреть бы мне, а?

— Что это, господи, у хозяев уж начали паспорта требовать!

Хозяйка думала, что он шутит. Но Коняев все-таки добился того, что просмотрел паспорт Дудышкина, и ни один пристав не читал, должно быть, этого паспорта с таким вниманием, как он. Все было исправно и прилично: потомственный почетный гражданин, 45 лет от роду, православный, зовут Иван Моисеевич, женат на Пелагее Ильинишне, имеет троих детей, — но капитан допытывался:

— Карточки его нет ли фотографической, мужа вашего, мне бы только взглянуть.

И уж все ему начинало нравиться в квартире: и низковатые потолки, и несвежие розоватые обои, и тараканий ус из-за шкафа, — но перед кабинетной карточкой Дудышкина он остановился в тоске.

— Гм… Толстые губы какие! Почему это у русского человека такие толстые губы?

— Целоваться любит, — пошутила хозяйка.

— Н-нет… Это не оттого… Он вот Моисеевич… гм… Почему же он Моисеевич?

— Отец Моисей был.

— Отец, конечно… А кто он был, этот самый отец? Моисей, это, знаете ли, имя такое… по-до-зрительное имя! Притом же Дудышкин… гм… Как-то не так это, нет… Дудкин… Дудочкин… Дудин… Дудаков… Лейтенант у нас был на «Цесаревиче» Дудаков… А к чему же это Дудышкин?.. В Рязани, знаете ли, — вот я к чему говорю, — зашел я было так же вот к военному портному Чернышкину, а он оказался — вы представьте себе! — настоящий еврей.

— Ну, мы не евреи, — обиделась хозяйка. — Не нравится если вам квартира, — как угодно… — и опять вытерла губы пальцем.

Три раза заходил к Дудышкиным Коняев, познакомился с самим хозяином, железнодорожным кассиром, и так, и этак присматривался и прислушивался к нему долго, и детей рассмотрел всех вблизи, наконец переехал; и хозяевам хоть и не нравилось то, что жиличка все кашляла, но люди они были простые, думали, что зимою, когда пойдут дожди, она непременно помрет, а капитан останется у них постоянным жильцом; правда, с некоторыми странностями человек, но сразу видно, что очень серьезный, и если будет платить исправно, то даже и похвалиться можно будет при случае. «Кто, — спросят, — у вас жилец?» — «Флотский», — можно сказать без всякого уважения. — «Кондуктор, должно быть?» — «Ну, уж так и кондуктор… Капитан!..»