Василий Афонин - Клюква-ягода

— Сани ладить! — Михаил даже захохотал тогда. Чтобы он, фронтовой офицер — одних медалей девять штук, — да занимался мужицким делом? Солому возить! Ну и батя! Да у него восемь классов образования — это как?! Восемь классов в то время, вспоминает Лоскут, все одно, что техникум сейчас. С семью с передовой в училище брали, и ему предлагали, да он офицерские погоны не учебой, а храбростью заслужил. Уехал в район. Там посмотрели на самого, на медали, в документы заглянули и в один день сделали заместителем председателя райпотребсоюза. Все снабжение в его руках!

Снабжение это и подвело его. Да скоро так. В первый же месяц, еще и зарплаты ни рубля не получив, оделся Михаил Павлович во все повое и дорогое самое, что оказалось на складе, сбросив армейскую форму. Она, хоть и с медалями, была не так уже интересна, погоны пришлось снять. Кроме районного села, у него по деревням подруги из девчонок-продавщиц, иная, глядишь, проторговалась, а нет, ничего, не заметили, слава богу! Друзья среди районного начальства появились, просьбы постоянные — время трудное. И с ними не хотелось отношения терять. На выходные на природу выезжали они компанией часто — хорошо! И выпить не стеснялся ни с кем. Да. Праздник продолжался...

Разные люди работали в райпотребсоюзе. Одни выжидательно наблюдали за ним, что это такое — новый заместитель, как он покажет себя? Другие сразу стали величать его Михаилом Павловичем. А дело для Лоскута новое, не шибко-то и понятное. За год он разобрался едва, что к чему. Только и успел, что разобраться.

— Михаил Павлович, подпишите вот это. Да что вы сомневаетесь, все верно! Зачем к самому? До вас такие вопросы всегда решал заместитель.

— Михаил Павлович, на четвертом складе мука подмокла. Девять мешков. Каким сортом пускать?

— Михаил Павлович, жакетки поступили женские, плюшевые. Шестнадцать на район. По точкам станем распределять или как? По точкам — нет смысла: по одной не достанется. В райцентре оставить все. Как вы думаете?

— Михаил Павлович, в двадцать первом ревизоры проверяли. У Розовой опять недостача. Жалко девчонку, недостача плевая. Власов звонил утром, просил... И Лоскут подписывал, верил на слово, прощал, заступался, обещал. Год работал. Потом уже, на Северном Урале, возвращаясь с лесоповала за проволоку в промерзлый, на триста человек, барак, ночами плакал Михаил, и далекая деревня Юрга, и бондарка, где можно было работать в тепле, казались ему сном...

В дни следствия написал Михаил брату. Растрата выяснилась большая, но можно было погасить ее, уплатив сразу три четверти, а остальное потом высчитывали бы из зарплаты. Михаил узнал, что старики собираются продавать корову, и запретил им делать это. Одной коровой беды не поправишь! А Семен мог бы выручить, деньги у него водились. Но он на письмо не ответил. О письме этом никто тогда не знал. Даже и теперь Михаил не сказал о нем Фросе. Стыдился...

Был суд, Михаила Игнатова увезли, а друзья-подружки остались на своих местах жить, работать. Срок определили долгий. Когда освободился, родители умерли, никто в Юрге его не ждал, и возвращаться гуда не было смысла. Да еще после такого позора. Но Юрга — родина, которую он не забывал ни на войне, ни все эти годы. Кроме всего, жил там брат Семен, и хоть не откликался он на письма, все ж они оставались братьями. И Лоску! стал пробираться к Юрге. Добрался. Но входил в родную деревню уже не так, как он входил в нее осенью сорок пятого: в форме, с трофейным чемоданом в руках. Сидела на нем лагерная одежда, а руки были свободны. Руки он теперь держал за спиной...

В деревне приветливо принимают тех, кто приезжает в гости, в отпуск, хорошо одетый, с гостинцами-подарками, о ком знают все, что у него в городе или еще где-то там квартира, семья, постоянная работа. Его приглашают, угощают, подолгу говорят о жизни.

У Михаила не было ни квартиры, ни семьи, ни постоянной работы. Он не въезжал в деревню, входил, не крадучись, в темноте, с другого конца, чтобы незамеченным пробраться к дому своего брага Семена.

Пробрался, долго сидел в ограде, курил. Вышла Фрося, узнала, пошла за Семеном. Босой, прямо в кальсонах, тот шагнул на крыльцо, такой же косолапый, длиннорукий, постаревший только. Отклонил голову, посмотрел, насупился. Михаил привстал с козел, ждал. «А вдруг не захочет признать за брата, — подумал мельком, — не за...»

— А-а, офицер явился, — рот Семена пополз в сторону. - Та-ак, значит. Так-так. Ну заходи, что ж стоять? Надо было сразу. Не выйди Фрося, до утра б сидел, ждал...