Василий Ардаматский - Две дороги

— Приказ...

Он тяжело поднялся, выпрямился и шагнул к двери. Один из тюремщиков схватил его за руки и связал их за спиной.

Они шли по сумрачному тюремному коридору. Он впереди, вплотную за ним четыре тюремщика.

И вдруг он почувствовал, что близко есть кто-то еще. Он оглянулся и в смотровых кружках дверей увидел глаза... Глаза... Глаза... Такие же, как он, смертники из темноты своих камер смотрели на него.

Он замедлил шаг и громко сказал:

— Прощайте, товарищи! Меня ведут на расстрел. Свобода близка!

Тюремщик пихнул его в спину, но уже было поздно, его слова прогремели по гулкому коридору, и в ответ, казалось, сама тюрьма закричала:

— Прощай! Прощай, товарищ генерал!

Узники колотили в двери своих камер, что-то кричали. Заимов шел сквозь этот гром, гордо подняв голову, у него было такое ощущение, как на войне, когда он первым вставал под пули и увлекал за собой своих солдат.

В тесном тюремном дворе было темно. У самых дверей стоял грузовик с откинутым задним бортом.

Его схватили и впихнули в кузов. Он больно ударился об острый угол. Когда грузовик тронулся, он понял, что прижат тюремщиком к крышке гроба... Палачи боятся его даже на пороге смерти, они придумали еще один способ сломить его дух.

Грузовик с ревом мчался по улицам Софии. Пустой гроб грохотал, двигался под ним, а он смотрел на звездное небо.

Его привезли в офицерскую школу. Он хорошо помнил этот мощенный камнем двор. Он знал, что последнее время именно здесь, в подвальном учебном стрельбище, производили казни.

По выщербленным каменным ступеням он спустился в подвал и сразу увидел все: и прокурора Николова с папкой в руке, и сбившихся в кучу офицеров, и генералов, и черного попа, и солдат с винтовками, и вдали — освещенный яркими лампами деревянный, исщербленный пулями столб.

Ровным, размеренным шагом он направился туда, к столбу. К нему подошел священник.

— Исповедуйся, сын мой... Поцелуй крест господень...

— Моя исповедь окончена, отец, — сказал он громко, слыша свое эхо из каменного тоннеля. — Иду на расстрел, и мой крест — тот столб, облитый кровью болгарских патриотов, убитых теми, кто целует ваш крест и свастику Гитлера.

Он подошел к столбу и прислонился к нему спиной.

Прокурор Николов зачитал приговор торопливо, невнятно, боясь оторвать глаза от бумаги, и спросил:

— Вы имеете какое-нибудь последнее желание... просьбу?

— Я военный, не раз смотрел смерти в глаза, участвуя в трех войнах, и желание у меня одно — умереть с открытыми глазами, зная, что умираю за свою родину... И еще... Сообщите семье, что я погиб с любовью к ним...

— Капитан Радев, приступайте к исполнению приговора... и сообщите его семье. — Прокурор Николов отошел к группе военных.

Радев резким голосом подал команду. Солдаты построились в два ряда. Звякнули затыльники винтовок о каменный пол.

Команда. Солдаты взяли винтовки наперевес. Вразнобой клацнули затворы винтовок.

Команда. Винтовки вскинуты на прицел.

Жуткую тишину взорвал ясный голос Заимова:

— Советский Союз и славянство непобедимы! За мной идут тысячи!

Залп!

Заимов упал лицом вперед, как падают сраженные в атаке солдаты.

Доктор Славчев констатировал смерть.

Палачи, не глядя друг на друга, подписали протокол казни и заторопились к выходу.

Спустя несколько часов Москва объявила по радио на болгарском языке:

— Болгары, на колени! В Софии казнен великий сын славянства генерал Владимир Заимов!

Не прошло и двух недель после казни Заимова, как из немецкого посольства в Софии в Берлин была отправлена «информационная записка», которая адресовалась в министерство иностранных дел, а копия — в главное управление службы безопасности, лично магистру заплечных дел Кальтенбруннеру. Вот что говорилось в этой записке:

«...Надо признать, что ожидавшегося эффекта процесс Заимова не дал. Заверения министра-председателя Филова в том, что осуждение Заимова приведет в сознание врагов нынешнего курса, оказалось попыткой выдать желаемое за действительность. Казнь Заимова среди военных старшего поколения и особенно среди интеллигенции вызвала нежелательную реакцию. Зафиксированы такие, например, заявления: «Казнь Заимова — признание правительством слабости своей позиции в обществе». «Если уж нужно прибегнуть к террору, начинать надо было не с личности, имеющей символическую для Болгарии фамилию и биографию» и т. п.