Анатолий Никульков - Трудное знакомство

Она встрепенулась, возвратилась к своим мыслям.

Да, она бросит заявление… молча. И вернется домой. Ощущение чего-то спокойного, тихого, отупляющего нервы надвинулось на нее. Она опять будет водить детей садик, ходить на базар, готовить, днем лежать на диване с какой-нибудь книгой… Принимать гостей и слушать их вежливые комплименты.

Лева опять останется единственным ее ценителем. Конечно, только он. Все другие приходят ради мужа и отдают хозяйке лишь безразличную дань вежливости. А к ней ведь никто и не ходит. Давно бы надо признаться себе. Наверное, она не такая уж умная и обаятельная женщина. Иначе разве Кропилов был бы так равнодушен?.. Неужели она ничтожней и тусклее хотя бы его жены?

«В первобытное состояние!..» Нет! Не вернется она в это состояние… Она не хочет презрения Кропилова. Ничего не скажет она мужу. Она придет завтра к Кропилову и скажет, что его поведение недопустимо, что он грубиян, оскорбляющий сотрудников… Она докажет ему, что достойна уважения, она разбудит его холодную душу… Она будет надрываться изо всех сил, если только это и считается настоящей работой.

Наутро Елена Сергеевна вошла в приемную редактора. Дверь была закрыта неплотно, и слышался шутливый голос Кропилова.

От редактора вышла Вера Павловна и кивнула, высоко подняв и опустив брови. Елена Сергеевна, кажется, не ответила. Она видела перед собой только тяжелую белую дверь с желтой начищенной ручкой. Она подошла, раскрыла дверь и срывающимся голосом воскликнула:

— Можно?

Кропилов настороженно сказал:

— Да!

Но она, не дожидаясь его разрешения, уже стояла у стола и быстрым, злым полушепотом бросала фразу за фразой:

— Вы должны извиниться передо мной… Со мной так никто никогда не разговаривал… И никому не позволю… Я не девочка…

Елена Сергеевна взмахнула ресницами, и слезинка скатилась по щеке. Она разозлилась на себя и впилась взглядом в сузившиеся глаза Кропилова, который стоял, напряженно подавшись вперед.

— Вы ведете себя как невоспитанный… бюрократ… И я не хочу больше… такого тона со мной. Я не школьница и не дура!

Вся внутренне сжавшись, она ждала, что сейчас Кропилов начнет снова бить тяжелыми словами, похожими на пощечины. Она даже пригнула голову, исподлобья следя за ним.

А Валентин Петрович осторожно, точно у него болела спина, выпрямился и склонил лицо так, что не стало видно жестких глаз. Так простоял он несколько секунд, потом поднял голову и взглянул стесненно, с неловкостью. Но голос прозвучал сухо.

— Вчера у меня тоже… голова болела. Я хочу, чтобы вы были журналистом. Понимаете? Чтоб жадно все схватывали, жадно жили. Я не хочу, чтоб хоть один человек просидел в стороне от общих дел. А у вас жадности нет, Елена Сергеевна.

Елена Сергеевна, выговорившаяся, обмякшая, сидела на диване и слушала сердитые слова и тянулась к человеку, произносящему их, готовая принять от него все. Только на последней фразе у нее снова колыхнулась обида. Она перебила Кропилова:

— Я вам сразу говорила, что у меня не получается… Зачем вы меня оставили?

— Да нет, — отмахнулся Кропилов. — Все не о том вы… Скажите откровенно, почему вы пошли работать?

— Стыдно стало дома сидеть, — с вызовом воскликнула Елена Сергеевна. — Вот почему!

— И скучно, — добавил Валентин Петрович с грустной уверенностью. — Так ведь? Стыдно и скучно. Два стимула. Надоест — уйдете. Вот оно — самое страшное. Эх, как я хочу выбить из вас эту домашнюю безответственность! Ведь не забава — наш труд, Елена Сергеевна, а постоянная концентрация всех наших сил. Понимаете? Постоянная и всех!

Редактор опустился в кресло, рассеянно стал читать какую-то бумагу, которых у него всегда было много на столе, потом сказал:

— Я немного развяжусь с делами и засядем за вашу корреспонденцию. Дотянем. Материал нужный, и факты же есть, найдены. — Потом проговорил с сожалением. — Вот вы вчера убежали, а то бы мы сразу доделали. Теперь придется через номер давать.

Елена Сергеевна не сдержала улыбки, глядя на его огорченную физиономию. Она пришла требовать извинений, а он, мало того, что не извинился, еще и упрекает ее за вчерашний побег. Вот смешной, упрямый… сухарь!

Ожидая Кропилова, она достала измятые листочки своей корреспонденции, наспех засунутые вчера в ящик, и начала перечитывать. Странно, теперь статья казалась плохой. Елена Сергеевна то и дело ожесточенно нажимала перо, и жирные линии тянулись по написанным строчкам.

Скоро она сидела сбоку у кропиловского стола, касаясь локтем руки Валентина Петровича, и испытывала почти счастье. А он медленно читал, повторяя: