Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать

— Хорошая у тебя фамилия, знаменитая. Славный был украинский казак Иван Богун. А у тебя отец кто?

— У меня нет отца, — сказал Толик. — Его немцы расстреляли. Он в партизанах был.

— Ясно... Ну что, хватит денег? Значит, с этим улажено.

Он оторвал кусок газеты и, просыпая на пол табак, стал заворачивать новую цигарку, а мы сидели в своем штабе как в гостях и разглядывали Козлова. Что-то его сильно взволновало, показалось нам, хотя он и старался не подать вида. Гришка подождал, пока он наконец соорудил козью ножку, и, вытащив из кармана коробок, услужливо чиркнул спичкой.

— Куришь, земляк? — спросил у него Козлов.

— Потягиваю, — скромно признался Гришка. Он вынул из кармана штанов жирный бычок «Беломорканала», подул в мундштук, солидно затянулся.

— Рановато, — не одобрил, глядя на него, Козлов.

— Жизнь такая, — вздохнул Гришка и выругался восьмиэтажным матом. Он лучше всех из нас умел ругаться, мог в десять, в пятнадцать и даже в двадцать этажей построить. Я очень завидовал этому его умению. И еще тому, что на левой руке у Гришки синела татуировка: якорь и «Не могу жить без моря», а на правой, как и у моего отца, не хватало трех пальцев. Его постигла неудача, когда он однажды разряжал немецкий авиационный снаряд, маленький такой снарядик, как большой патрон, а трех пальцев у Гришки — как и не бывало. Козлов задержал взгляд на его культяпке с розовыми швами на месте отнятых пальцев и покачал головой:

— Разряжал?

— Ага.

— Как же теперь, без пальцев?

— Как-нибудь проживу, не я один.

— Отец, мать есть?

— Мать есть, отца нету, — спокойно сказал Гришка.

Козлов присвистнул.

— Да, земляк, видно, Жизнь тебя изрядно потрепала.

Он замолчал, задумался о чем-то, и мы тоже не знали, что делать дальше — идти гулять или посидеть еще с Козловым. Потом он сказал: «Дела!» — и принялся опять искать спички.

— Ну, что же вы притихли? — немного погодя спросил он. — Рассказывайте, рассказывайте, как вы живете. Кто следующий? — и посмотрел на меня. А я жил хорошо. Мне сделалось стыдно перед ребятами и Козловым, но тут меня выручил Шурка Иванов.

— А что рассказывать? — сказал он. — Так себе живем.

— Ну как так — хорошо, плохо?

— Середка на половинку.

— В школу ходите?

— А как же, ходим.

— Заставляют, — гася слюной окурок, пояснил Гришка. — Ученье свет, а неученье — тьма...

— Что, не нравится учиться?

— А что хорошего?

— Не слушайте его, — вмешался Толик. — Это он так... Учиться надо, разве мы не понимаем, без этого ни летчиком, ни моряком, никем не станешь.

— Ага, — показал Гришка всем свою культяпку, — мне только в летчики или моряки... А сапожником и так стану.

— А может, ты ученым станешь, кто знает?

Гришка опять выругался.

— Все равно в школе хорошо, — стоял на своем Толик.

А Зямка в подтверждение слов Толика вытянул перед собой ногу и похвастал:

— Вот, даже ботинки новые бесплатно выдали. Из свинячьей кожи!

— И мне — с гордостью показал Толик и свою обновку.

— И мне, — сплюнул Гришка и, задрав ногу, повертел у самого носа Толика огромным резиновым сапогом. Подошва на сапоге отклеилась, отвисла, из дыры вместе с соломой, подстилаемой для тепла, торчал грязный Гришкин палец. Мы дружно рассмеялись.

— А тебе что, не дали новых? — спросил Козлов.

— Дали, — кивнул Гришка. — Сказали, догоним — еще дадим...

— Так не всем же дают, — рассудительно пояснил гостю Шурка. — Дают, у кого отец погиб на фронте или тут убили. А у него, — показал он на Гришку, — пахан в полиции служил при немцах. Кто ж ему даст.

— Заткнись, — лежа на боку, лениво прикрикнул на Шурку Гришка, так, вполне миролюбиво. Но, скосив взгляд на Козлова, стал медленно краснеть. — Кто тебя спрашивал, дерьмо собачье! — вдруг раздувая ноздри, закричал он.

— А что я сказал такого? — обиделся Шурка. — Все ж это знают, весь город...

— Заткнись, я сказал! Не лезь не в свое дело.

— Я не лезу.

— Гнида!

— А сам кто?

— Кто?

— Знаем кто!

— А ну, скажи!

— И скажу! Думаешь, побоюсь!

— Скажи! — Гришка угрожающе привстал.

— И скажу! — заорал Шурка. — Полицая кусок, вот кто!

Все было, как всегда, много-много раз... С той разницей, что в этот раз Толик с Зямкой вовремя бросились на озверевшего Гришку, иначе Шурке бы несдобровать. Шурка был плотней и крепче Гришки, но Гришка — ловчей и в драке бил чем попало и куда попало. «Мне нечего терять», — говорил он. Ребята навалились на него с двух сторон, приговаривая «остынь, остынь», а он бился у них в руках, припадочно закатывая глаза, и рвался к Шурке: «Убью-у-у-у!»