Михаил Годенко - Зазимок

Поднимаемся по крутому косогору. Из высокого сухостоя шумно выпорхнула кургузая дрофа. В серых крапинках, высоконогая, словно страус, круглая от летнего нагула. Куцевато расставив крылья, подпрыгивает на жестких ногах, бежит резво.

Мы увидели дрофу, и из голов улетели все мысли, из сердец выдуло все печали, кроме одной: как бы поймать! Юхим хватает камень, Котька палку. Я прыгаю с откоса, бегу дрофе наперерез. Микита оказывается умнее всех. Остается на месте, наблюдает, как мы гоняемся за птицей. Когда дрофа наконец оторвалась от земли, проплыла над его головой, он помечтал вслух:

— Вот бы ружжо!.. А знаете, у безногого аптекаря есть ружжо!

— Не слышали…

— Да нет! Что я говорю — ружжо. Не ружжо, а это, как его, пульками тёхкает?

— Пугач?

— Какой пугач! Его еще зовут «мотя-христя».

Я вспомнил. В аптеке под стеклянной крышкой действительно лежит отливающий серебром монтекрист.

— А-а… мантихрист! — говорю.

— Он самый!

— То штука. Таким бахнешь — дрофа твоя.

— «Бахнешь»… Он грошей стоит!

— Давайте попросим взаймы. Добычу — пополам, га?

— Або украсть, — заметил Юшко. — Заговорить зубы аптекарю — «мотя-христя» у меня за пазухой!

Монтекрист растревожил. Наконец решаемся…

Аптека глядит на улицу четырьмя окнами. Чтобы попасть в нее, нужно открыть калитку, пройти по дорожке, выложенной жженым кирпичом, до крылечка. Над входом — жестяная вывеска. На ней красным по белому сказано «Аптека». Под буквами — алая рюмочка. Вокруг ее тонкой ножки обвилась алая гадюка. Она с любопытством заглядывает в рюмку, высунув жальце.

По поводу аптечной гадюки Микиткин батько, листоноша, пустил шутку:

— В хозяина пошла: любит в рюмку заглянуть.

Аптекарь сидит у стойки на белой высокой табуретке. Записывает что-то в журнал. За спиной, поблескивая темным лаком, стоит коляска. Лицо Овсея по цвету напоминает бычью селезенку. Когда он с нами заговорил, ударило запахом больничного спирта.

Мы поснимали картузики. Так научены: куда бы ни зашел — шапку долой! Котька выскакивает наперед.

— Дя, чи не дадите вон то? — показал на монтекрист.

Аптекарь с хрипом втянул воздух, обнажил черные зубы.

— Кого решил убить, мамку или батька?

— Не… может, зайца, может, еще что.

Аптекарь посмотрел на нас, остальных.

— И вам?

— Ага! — ответили дружно.

— Вот разбойники! — раскашлялся, потер шею у кадыка. — Добре. Только чур сперва покатаете меня по слободе. — Видно, захотелось ему подышать на воле. Вишь как гудит у него там внутри.

Соглашаемся:

— О, сколько угодно!

Пальцы босых ног окунаются в осеннюю пыль, как в воду. Пыль даже брызжет из-под ног. Мелькают хаты, заборы, деревья, пустыри. Когда выскочили на Гуляйпольский тракт и поравнялись с пивной, аптекарь схватился пухлыми руками за высокие колеса. Остановил коляску намертво. От неожиданности Микитка с Юшком ткнулись носами в спину седока, а мы с Котькой пронеслись вперед.

Пивную у нас называют «рачной». Но не раки тому причиной. Они бывают здесь редко. Чаще всего дядьки расползаются отсюда по-рачьи. Потому так и названо.

Овсей-аптекарь долго глядел на «рачную», что-то мучительно решая. Облизывая сухие губы, потирал грудь. Затем обвел нас взглядом, остановился на Миките: самый рослый и по виду самый надежный. Поманил к себе, положил на ладонь двухкопеечную монету.

— Бубликов!

Аптекарь, как награду, вручил нам бублики — бледные, шершавые от соли колечки. Сам же остался без бубликов. Видать, не они его занимали. Горько поглядел на «рачную», густо сплюнул и скомандовал:

— Толкай!

Под вечер нам показалось, что безногий уснул. Сбавили ход. Бережно, чтобы не потревожить его покой, подогнали коляску к пристройке аптечного дома. Навстречу вышла худощавая Хавронья Панасовна, наша учительница. Чему-то радовалась, даже первой поздоровалась:

— Добрый вечер, дети!

Сдернули картузы:

— Вечер добрый!

Подошла к мужу, толкнула в плечо.

— Что ж улегся спать, не вечерявши? — Вдруг глаза расширились, лицо вытянулось. Она как всплеснет над головой руками: — Ой, рятуйте, людоньки добрые, он же готовый!..

Ноги наши одеревенели, языки усохли. А она, показалось, все нас пытает, все призывает к ответу:

— Ой, что же с ним сделали? Где же его возили?..

На наше счастье, сбежались соседи. Оттерли нас от коляски, вытолкнули за калитку. Пересекаем улицу, перелезаем через церковную ограду, хоронимся в густой сирени. Сердца тупо стучат в ребра, уши чутко ловят каждое слово, сказанное там, на аптечном подворье.