Порфирий Андреев - Крутые версты от Суры

- Что?

- Видите ли, товарищ редактор. я давно не ел, уже много дней. Нельзя ли мне получить немного денег. авансом, в счет зарплаты.

Выговорив все это, я покраснел как рак.

- Да что же вы молчали! Эй, Настя, Надя! Давайте организуйте вот новому сотруднику чай, булочку там, или еще что-нибудь! Да приведите его немного в порядок, пояс ему найдите хоть, что ли.

Вид мой далеко не соответствует должности сотрудника газеты, это я и сам хорошо знаю. Вместо пояса нашли какую-то тесемку, а, главное, подали сладкий чай со свежей булкой, которую я, конечно, умял в мгновение ока. Мне стыдно, хочется плакать, но я сдерживаюсь. Выдали и аванс 10 рублей. Быстро вошел в курс своих обязанностей. Они пока что несколько отличаются от обязанностей курьеров Суворова и Кутузова: отношу в типографию готовый материал для газеты, оттуда оттиски набора, бегаю по поручениям сотрудников за папиросами, спичками, булками, а все остальное время сижу за столом в отделе писем, колдую над поступающей корреспонденцией. Каждую заметку надо прочитать, содержание сжато занести на карточку и поставить в определенную ячейку картотеки, а потом передвигать ее согласно принятым мерам: послано на расследование, напечатано, сдано в архив и т. д. Присматриваюсь к сотрудникам, прислушиваюсь к их разговорам.

Вопрос с питанием разрешил просто: покупаю после работы килограмм черного хлеба, съедаю его за один присест, запиваю водой из колонки и чувствую себя наверху блаженства. Иногда позволяю себе и роскошь в вида стакана газированной воды с сиропом за 10 копеек. При этом философствую: какие дураки есть на свете, что не понимают такой простой истины: нет на свете ничего лучше газировки с сиропом, пьют зачем-то пиво и водку.

Потом сажусь на скамейку на высоком обрывистом берегу Волги, смотрю на проходящие вверх и вниз красавцы-пароходы, мечтаю.

Карьера курьера

Через две недели после начала моей курьерской деятельности, в редакции зазвонил телефон. Трубку снял один из сотрудников.

- Да, редакция слушает. "Горьковская коммуна"? Слушаю вас. Андреев? Нет у нас никакого Андреева, Да я всех знаю, но Андреева нет.

Услыхав свою фамилию, я встрепенулся:

- Есть, есть Андреев! Это я Андреев!

Я подбежал к телефону, схватил трубку. Все в недоумении смотрят на меня. Что за чудеса? Какое дело может быть у краевой газеты с этим оборванцем?

- Вы Андреев?

- Да.

- Это говорят из редакции « Горьковской коммуны". Это вы нам написали?

- Да.

- Вы сможете сейчас к нам приехать?

- Конечно!

- Тогда приезжайте сейчас же.

Впрочем, пора объяснить причину вызова меня в Горький. После ядринских событий я написал два письма. Первое - Ивану Захаровичу, другу отца, который тогда работал первым секретарем Алатырского райкома ВКП(б). Письмо был написано в шутливом тоне, довольно-таки панибратски, на что я не имел, конечно, никакого права. Ни о чем я его не просил, просто сообщил любопытные факты, тайно надеясь, что, как друг отца, он как-то отреагирует на письмо. Ответа я, как и следовало ожидать, не получил. Он, видимо, вполне резонно решил, что вмешиваться в эти дела не следует. Второе

письмо написал в редакцию "Горьковской Коммуны". И вот теперь этот вызов. Еду в поезде, схожу на вокзале, сажусь в трамвай, а сам все думаю, как-то меня там встретят? Трамвай ползет медленно, пересекает по мосту Оку, поднимается в гору к центру города. На улице Свердлова - остановка, в нескольких шагах - редакция. Поднимаюсь на третий этаж, нахожу нужную комнату, страшно волнуясь, тихонько открываю дверь, вхожу. Просторный, прямо огромный по моим понятиям кабинет, обставленный шкафами и мягкими стульями вдоль стен. За широким столом, накрытым зеленым сукном, сидит человек лет 40, красивый, хорошо одетый, с приветливым интеллигентным лицом. Увидев меня, он сразу догадался, кто я.

- Андреев?

- Да.

- Осипов, заведующий литературным отделом. Ну, как? Благополучно доехали?

- Все хорошо, товарищ Осипов. Доехал благополучно. Смотрю, он перелистывает мои тетради.

- Да, Андреев. Расписались тут порядочно, целая повесть, можно сказать.

- Как Вы сейчас, где живете?

Установилась какая-то натянутость, неловкость, Я вдруг понял, что говорить с ним не о чем. Ведь обо всем написано мною так подробно, что и добавить нечего. Да и ему ничего этого не нужно. Он и так все понял. Он вызвал меня из любопытства, ему захотелось посмотреть на автора этих записок, какой он из себя, что собою представляет. Вот посмотрел, и довольно, ничего ему от меня больше не нужно. Кажется, мы оба поняли это, и стало обоим как-то неловко.