Берды Кербабаев - Капля воды - крупица золота

Он лукавил с Аджап — потому что ему хотелось испытать, проверить ее. И он с радостью убедился, что она его понимает, верит в него, она — его единомышленница!..

У него стало легко на душе, он проговорил повеселевшим тоном:

— Спасибо, Аджап-джан, за лестную характеристику. Я и правда ничего не боюсь. Да здравствуют трудности!

Аджап чуть обиделась:

— Я чувствовала, что ты меня разыгрываешь. Развел турусы на колесах: с одной стороны, с другой стороны…

Бабалы опять погладил ладонью щеку:

— Да нет, Аджап-джан, другая-то сторона все-таки есть. На стройке я буду… без тебя.

Аджап потупилась и промолчала.

— А я без тебя — не могу! Мы должны ехать вместе, Аджап-джан!

Аджап подняла брови:

— Вот как?! Ты уж и за меня все решил?

— А ты не хочешь, чтоб у нас была одна судьба?

— Я хочу этим летом кончить институт и получить диплом врача.

— А потом?

— А потом видно будет. Меня ведь, наверно, тоже куда-нибудь пошлют.

— Так ты не хочешь…

Аджап и сама не знала, чего она хочет. Она понимала: все, что сказал Бабалы, — это признание в любви. И хоть она ждала такого признания, но не была к нему подготовлена и потому растерялась. Да и рассердилась на Бабалы — за то, что он, как ей казалось, покушался на ее самостоятельность. Она должна ехать с ним!.. Командир нашелся! Но она ведь тоже специалист молодой, правда, у нее свое призвание, свой долг, свой путь.

Аджап уже собралась сказать Бябалы какую-нибудь колкость, но посмотрела на него и осеклась. Он сидел с убитым видом, понурясь, и все тер ладонью щеку.

Девушка встревожилась:

— Что с тобой, оглан?

Бабалы, криво усмехнувшись, постучал согнутым пальцем по лбу:

— Видно, у меня не голова, а тыква. Я все забываю об одном немаловажном обстоятельстве…

— О каком, если не секрет?

— В мои годы нельзя навязываться молодой барышне… Неизбежен отпор. И сие закономерно…

Аджап вскочила с места, смерила Бабалы уничтожающим взглядом:

— Если ты всерьез так думаешь, нам не о чем больше разговаривать. Прощайте, Бабалы-ага!

— Ты что, Аджап?

Бабалы попытался удержать ее за руку, но она вырвалась и, чуть отступив, с обидой и горечью произнесла:

— Ты уже не впервые подчеркиваешь, что сделал по земле больше шагов, чем я.

— Но ведь это правда!

— Ну и что?.. Разве я встречалась с тобой, не зная об этом? Мы ведь, по-моему, не скрывали друг от друга своего возраста. Что же ты все твердишь: мы не ровня, мы не ровня!.. Как будто это имеет какое-то значение!

В глазах Аджап стояли слезы.

— Ничего ты не понимаешь! Ни-че-го!..

Медленно повернувшись, она побрела прочь от скамейки. У Бабалы язык словно прилип к гортани, он был ошеломлен и подавлен, как охотник, упустивший пойманную птицу. Придя в себя, он крикнул вслед удаляющейся девушке:

— Постой, Аджап!

В голосе его слышалось отчаяние, но она даже не оглянулась.

— Аджап! Ведь я же завтра уезжаю!

Аджап повернула голову:

— Счастливого пути!.. Желаю удачи!

И, ускорив шаг, словно растворилась в тумане, который начал опускаться на сквер.

Бабалы остался сидеть на скамейке, он, казалось, оцепенел… Туман стоял у него перед глазами.

аиское солнце, оторвавшееся от горизонта, походило на огромное круглое зеркало, из тех, что установлены на уличных перекрестках. И, чудилось, в нем отражались Ашхабад, хребты Копет-Дага, громоздящиеся на юге, пески Каракумов, желтеющие на северо-западе…

Уже набирал высоту тысяча девятьсот пятьдесят пятый год, семь лет минуло после страшного землетрясения, а город все не мог опомниться от него и еще не успел залечить раны, нанесенные грозной стихией. Правда, тут и там поднялись новенькие, с иголочки, двух- и трехэтажные здания, но в целом городской пейзаж не радовал глаз: пустыри, образовавшиеся в результате землетрясения, а часто и проезжую часть улиц занимали жалкие временные строения, смахивающие на хижины, в которых ютились до революции сторожа плотин или бедняки, работавшие на очистке арыков. Хорошо еще, что их скрывала зелень высоких раскидистых деревьев, которых так много в Ашхабаде.

Между тем восстановление города шло полным ходом. Муравьиными цепочками тянулись по улицам грузовики и самосвалы. Многозвучный строительный шум заполонил столицу. Отовсюду слышался стук топоров и молотков, визг пил, скрежет электросверл. И пыль стояла столбом, хотя почва в городе была в основном каменистая и песчаная.