Иван Корнилов - В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]

После болезни всегда приходит прожорливая неделя, она-то и возвращает потерянный вес и силы.

С тех пор как приласкалась эта болезнь, Степану не надо уже увольняться с работы — увольняют… Подрабатывал на жизнь погрузкой на пристанях и станциях, случайной починкой оконных рам, дверей и печек в частных деревянных избах. Приходилось выносить на базар клетки для певчих птиц, плетенные из лыка лукошки, да это так, плевый заработок. После долгих унизительных просьб приняли вот на эту работу — да и то, видно, потому только решилась бывшая заведующая Нина Васильевна, что сама переезжала с этой работы… Новая заведующая, Вера Яковлевна, — женщина тонкая, интеллигентная; деликатность пока что не позволяет ей пойти на крайние меры, она только не здоровается со Степаном несколько дней после его отлучки. Если б знать, что так оно поведется и дальше, тогда бы… А вдруг да передумает заведующая однажды, а вдруг да решится на крайние меры?..

Вот какая нынче у Степана жизнь. Как великая подачка и радость ее — навестит разок в неделю Егоровна, переночует с ним ночку, пригреет большим своим телом и спозаранок — домой. Ночевать ночует, а совсем чтоб — не решается. То ли опасается непутевой его жизни, то ли стыдится замужних своих дочерей…

Лежа на своих досках, смотрит Степан в высоту крыши. В его отсутствие, скорей всего, чужие, не детсадовские дети, а может, и ветер отколол половину шиферного листа, и в случайной этой прорези виден черный проем городского неба со щепоткою мелких неярких звезд. Степан глядит на звезды и думает разбросанно, о многом сразу. Вот кончится август, и придут гадкие осенние ночи. Что-то принесут они, что-то будет?.. Подумалось, сколько теперь времени — час или уже три? Если три, то в его родном селе, далеко-далеко отсюда, кочета теперь вовсю заливают… Может, есть резон вернуться в свою Белоруссию? Один молодой врач высказал предположение, что переезд на родину может избавить Степана от его болезни. Правду сказал или для того только, чтоб отделаться от одного бедолаги? Вдруг вспомнилось, что на новый этот день много чего наобещал своим скворчатам. Наобещать-то наобещал, а успеется ли сделать?.. Пожалуй, все-таки хорошо сделал тогда, что отпустил на волю плюгавого немчишку: пусть живет для своих тонкошеих ребят. Только уцелел ли он в той кромешной войне?

Потом Степан заметил, что звезды в шиферной прорези пропали. Сначала он подумал, что это легкая облачная наволочь их заслонила, но, поразмыслив, он понял, что звезды сами по своей причине ушли на восток или еще в какую-нибудь другую сторону: вся природа не стоит ведь на месте, а вертится. Когда-нибудь, возможно, и его, Степанова, жизнь вот так же повернется иным, более счастливым своим углом? Повернется или не повернется?

Тут Степан лег на левый бок, довольный тем уже, что после болезни сердце его отпустило, не держит и спать стало можно на обоих боках.

Вот уже три лета кряду начинаются у меня одинаково: свалив с плеч сессию, я даю Сереге телеграмму и в тот же вечер отправляюсь на вокзал. А наутро мой закадычный друг поджидает меня на их крошечной станции.

И в этот раз все повторилось. Поезд еще гасил скорость бега, а я, высунувшись в окошко вагона, уже видел нашего Удалого: потряхивая надетой на голову торбой, он стоял у станционной коновязи и неторопливо жевал зерно. А сам Серега ждал меня на затасканном свежей грязью перроне. Он привез с полведра вареных раков, и мы — с долгожданной-то встречи — за хромоногим столиком в станционном буфете закатили пир ай-яй-яй! На пиво тянулись и люди почтенные, и молодежь. Все устраивались поближе к нашему столу, косились на раков. Серега перехватывал эти взгляды и с размахом нескупого богатея раздаривал свой капитал налево-направо.

Потом мы ехали в хутор. Только что окончился большой долгий дождь, дорога была вязка, местами совсем размыта, и Удалой, то и дело поскальзываясь, стукал копытами по оглоблям.

Чем ближе подъезжали мы к Орловке, тем сильнее волновались, и у каждого на то были причины свои. Серегу радовали его поля. «Ты смотри: урожай будет — не свозить!» — показывал он на ячменный массив. В другом месте он останавливал коня и просил меня замереть, прислушаться. «Слышишь, как выдирается она из земли? — это уже о пшенице. — Теперь, после такого дождя, она знаешь как воспрянет, теперь она попрет шубой!»