Глеб Горбовский - Феномен

— А говорите: «питаться стану, энергией». Выходит, что и от них вред человеку? — повела Настя своими современными, «эстрадными» глазками в сторону книг.

— Короче говоря — струсил. Переметнулся к Пушкину. За противоядием. На слух все его стихи знакомы будто, а для души — неведомы оказались. Читаю Пушкина и вдруг начинаю сочувствие получать, начинаю понимать, что Пушкину тоже страшно, что Пушкин со мной на равных страдает. И сразу — легче. «Но не хочу, о други, умирать. Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!» Вот поддержка, вот лекарство! О чем это я?

— О Пушкине.

— Нет, не о Пушкине — о себе. Ты, Настя, иди, пожалуй. А я почитаю еще. Поэму «Цыганы».

— Вы ж за город ехать собирались! К живым цыганам. В Сережины джинсы переоделись. Я же вижу: вам проветриться необходимо. Устали вы, не в себе малость.

— Там видно будет. Может, и проветрюсь. А ты иди.

— Куда?

— А к себе домой?

— Некуда мне идти…

— Постой-постой… Как это — «некуда»? Ты ведь прописана где-то? У любого-каждого своя жилплощадь имеется, свои квадратные метры. По крайней мере — у нас, в Советском Союзе.

— А я не из вашего города.

— А из какого ты города?

— Из города Щелкуны.

— Это где ж такой?

— В лесу на лужайке. Восемь домиков.

— Погоди-ка… Ты что же, такая сиятельная, такая, как говорит Сергей, попсовая вся, модная и, выходит — бездомная?

— Иван Кузьмич, торопитесь: цель остынет. А про жилплощадь… Я добровольно бездомная: у меня ненависть к домашнему хозяйству. Из глубины истории передалась, от многих поколений затюканных, но не сломленных женщин — наследство. Уверяю вас, что не пропаду. Обратите лучше внимание на мои розовые штаны. Как они вам?

— Штаны, говоришь?

— А прическа? А… походочка? — отпрянула Настя от Потапова.

— А ты, Настя, и впрямь не такая несчастненькая, не такая беспомощная, хотел я сказать. Оставайся в Сережиной комнате, до его возвращения из десантников. Он тебя обнаружил в этом мире, ему и заботу проявлять…

— Я хочу с вами. К цыганам.

Потапов впервые несуетливо, даже внимательно посмотрел на девушку. «Она же несовершеннолетняя», — улыбнулся догадке.

— Со мной тебе трудно будет. Я отвык от детей. Сын вырос, а дочери никогда не было. Понятия не имею, как их воспитывать, теперешних дочек.

— Я костер умею разводить. Чай организую в лесу. Нельзя вам в цыгане одному, при своей-то должности, без шофера Васи.

— Откуда тебе про Васю известно? Подслушивала? А про цыган? И вообще — откуда ты?! Ах, да… Я и позабыл: из Щелкунов. Сергея давно знаешь?

— Если честно — вторую ночь. Да вы не беспокойтесь, мы ее врозь провели: Сергей в кресле уснул.

— А первую? Ладно… Без подробностей! — Потапов стукнул костяшками пальцев о письменный стол и сделал строгое лицо.

Настя едва не расхохоталась, взвизгнув от восторга.

— Ты где работаешь?

— У вас на фабрике. Работала. Подметки клеила. После ПТУ.

— Во вторую, что ли, смену сегодня?

— Я уже полгода не работаю. Уволили.

— За что?

— За опоздание. Не за одно, конечно. Я — сова. Ночью не сплю. Утром от постели не отклеиться. И еще: пререкаюсь.

— Значит, выгнали, а не уволили. Теперь припоминаю что-то такое.

— Ничего вы не припоминаете, потому что без вашего ума оформили. Через зама. Вы только завитушку на приказе вывели фломастером. Я в пятом пункте значилась. Меня в кадрах с документами ознакомили. Мы для вас кто? Так… палочки-галочки. Пунктики.

— Не болтай чепухи! Да если хочешь знать — я сам сегодня не только опоздал, вообще — прогуливаю! Мотаю!

— Ну… вам-то разве кто запретит мотать?

В передней заскулил телефонный аппарат.

— Вот, слышишь?! Наверняка Озоруев по мою душу звонит. Я тебе, Настя, серьезно говорю: будет изрядный скандал. Хай будет. Потому что на работу я не пойду вовсе. Ни сегодня, ни завтра, ни еще когда. Потому что я улетаю! В космос! К Пушкину, к Есенину, к Толстому! Всё. Теперь решено без возврата. Никакой я не директор. Хватит притворяться. Скажи, Настя, разве я похож на директора?

Девушка нарочито дотошно принялась рассматривать свое бывшее начальство, затиснутое в молодежные доспехи, заходила Потапову за спину, кружась вокруг него, хотя и увлеченно, однако недоверчиво, с прежней опаской.

— Ой, как интересно… — пролепетала с сомнением в голосе.

На улицу вышли вместе. Потапов взглянул на часы: без четверти десять. Из календарного окошка на циферблате выглядывало тридцать первое число.

Август завершался прозрачными днями с бездонным небом, онемевшими от безветрия деревьями, раздавшейся вширь и ввысь вселенной. Недавние грозовые дожди, от которых шумно, с нескрываемым удовольствием освободилось небо, облагородили город, согнали с его крыш и асфальтированных пространств тяжелую летнюю пыль.