Николай Наумов - Полковник Горин

Знобин достал папиросы, предложил Светланову, Тот отказался, найдя этот прием расположить к себе собеседника слишком уж изношенным. Тогда полковник выбил из пачки папиросу, ловко схватил ее на лету узловатыми пальцами с большими круглыми ногтями и, закурив, добродушно сознался:

— Да… цитатой из Пушкина вы такой ров вымахнули, что теперь и не знаю, перенесут ли меня к вам мои старые ноги. Но попробую. Скажите, о чем вы подумали перед тем, как пустить в ход кулаки? Или вспомнили Пушкина и — парню в зубы?

— Какое это имеет значение?

— О-громное!

— Не понимаю. Я обязан был защитить девушку от сквернословия и сделал это.

Знобин добродушно усмехнулся:

— Ну, а реально оценивая, до или в ходе потасовки она больше услышала матюгов?

— Я не понимаю цели вашего визита. Если вы намерены преподать мне урок хорошего тона и сделать из меня человека, который ради того, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не положил на его офицерский мундир пятнышко, будет обходить все опасности, — бесполезно. И еще хуже, если вы ждете от меня раскаяния, чтобы можно было отрапортовать: воспитательная работа проведена — личная беседа по душам, — допустивший ЧП на пути к исправлению.

— Без шуток скажу, — намеренно не обращая внимания на дерзость, ответил Знобин, — мне не безразлично, что вы будете думать обо мне, когда я уйду отсюда. Цель же моя — сделать вас бойцом, а не драчуном. Улавливаете разницу между тем и другим?

— Как же все-таки я должен был ответить на поступок хулигана? — не отвечая на вопрос, упрямо спросил Светланов.

— Девушку нужно было защитить! — Знобин повысил голос, чтобы Светланов не решил, что уже выиграл бой. — Но так, чтобы о нас с вами по городу пошла не дурная, а хорошая молва.

— Не вижу, как это можно было сделать в той ситуации…

— Перед дракой хотя бы попытались, черт возьми, предупредить хулигана, взглянули б на него построже, нахмурили брови. Иначе — надо было сначала подумать, поискать лучший выход из положения… Не научили себя думать всегда и везде, вот и заработали ваши кулаки прежде головы. А вы командир, как же вы будете управлять людьми в бою без выдержки и терпения?

Светланов оттолкнулся плечом от стены, нервно выпрямился:

— После боя, сказал один мудрец, всегда виднее, какое решение было бы наилучшим. А другой мудрец изрек: «В бою смелость может превратиться в высшую мудрость».

— Но арабская пословица об этом же говорит лучше. «Смелость, не оберегаемая благоразумием, есть бешенство»! — с колючей усмешкой отпарировал Знобин и, чтобы окончательно поставить офицера на место, добавил: — А еще один мудрец сказал, что немного ума в том, кто изрекает только чужие мудрости.

От того, что Знобин, как ребенку, еще раз прощал ему дерзость, но тут же с мягкой точностью определял только кажущуюся глубину его мыслей и чувств, у Светланова перехватило дыхание. «А еще ночью ты скрежетал зубами от гнева на людей, которые из-за своей ограниченности не могут понять тебя. Поняли, и как! — взбесившийся болтун!» И хотя он не хотел и не мог с этим согласиться, Светланов не нашелся, как ответить на беспощадные слова полковника. Обещаниям он не поверит, а если и поверит, то не настолько, чтобы после скандальной истории помочь поступить в академию в этом году, без окончания которой служба в армии, дружба с Галей казались старшему лейтенанту невозможными. Нужны дела. Но что можно сделать за неделю или даже месяц? Значит, придется расстаться с мечтой учиться в Москве, ходить с Галей в театры, видеться с ней каждый день.

Прямые плечи Светланова опустились, руки повисли. Подавленный, он попросил разрешения сесть. Знобин подал ему папиросу. Тот не взял, а схватил ее и не отнимал пламени от папиросы до тех пор, пока не удалось набрать полную грудь горячего дыма. Вытолкнув его через рот и нос, он тут же глубоко затянулся вторично.

— Так что же будем делать, старший лейтенант? — спросил Знобин, пытаясь отвлечь офицера от опрометчивого решения, к которому, судя по глазам, словно подавшимся из орбит, приходил тот. Но было уже поздно.

— Все… уже… сделано! — с трудом, будто ему приходилось с болью вырывать из себя каждое слово, проговорил Светланов.

— Именно?

— Место бешеных — лечебница для душевнобольных, а не академическая аудитория.

— Вы намеревались поступить в академию?

— И не раз.

— Что же мешало?

— Пустяк: в академию Фрунзе взводных принимают в порядке исключения. Таким исключением я не могу быть, потому что доставляю начальству одни беспокойства…