Дмитрий Урин - Крылья в кармане

На пятый день после приезда в Киев родственник, у которого жил Сенька Брук, принес ему веселую новость.

— Сеня, с вас магарыч, — сказал он, снимая пальто и перекидывая при этом портфель из одной руки в другую так, чтобы не задерживаться у рукавов. Он был главным бухгалтером одного крупного предприятия и всерьез помогал Бруку. Может быть, он полагал, что чем раньше будет у приезжего служба, тем скорее тот поймет, что нельзя злоупотреблять гостеприимством.

— Выгорело, Сеня, — сказал родственник и подошел к ожидающему его обеденному столу. — Я и сам удивляюсь. В наше время достать службу!

— Большое спасибо, — сказал Брук, — я понимаю, что ваше слово кое-что значит. Только я не хочу подвести вас. Может быть, тут какая-нибудь особая машина? У нас в Шполе этого не было и я не смогу исполнить свою службу.

— Во-во-во, — подчеркнул родственник и стал хохотать. — В Шполе этой машины не было и не будет. Но я уверен, что ты не растеряешься и будешь пускать ее в ход одним звонком, как главный хозяин.

— Аэроплан, — несмело предположил толстый двенадцатилетний сын.

— Не дай бог, — перебила его мать и сказала мужу: — Что ты мучаешь человека? Скажи ему сразу.

— Ну, Сеня, — произнес родственник торжественно и вытер салфеткой губы. — Я могу тебя устроить кондуктором на трамвае.

— На трамвае? — переспросил Брук, опешив. — На каком трамвае?

— Тебе скажут на каком. На том, который ходит по улицам. Работа простая, не трудная — восемь часов в день — и очень приличное жалованье: 75 рублей в месяц.

Он ожидал восторженной благодарности, но Брук молчал, и внезапная неуклюжая тишина остановила время. Безветренная, напряженная комнатная тишина.

Наконец Брук сказал:

— Семьдесят пять рублей в месяц и восемь часов каждый день, — целый месяц кондуктором на трамвае?

Около двухсот рублей лежало у него в кармане. Он не мог забыть этого. И вдруг совершенно ясно и четко первый раз в жизни он понял, что за эти деньги он может купить не только обеды, вина, билеты в цирк или красивую женщину в ресторане, — кроме всего этого он может купить за эти же деньги право не работать на каком-то трамвае кондуктором в продолжение почти трех месяцев.

А за три месяца многое может случиться.

И он сказал, корчась от стеснения:

— Я… не возьмусь за эту службу…

— Почему? — совершенно недоумевая, спросил родственник. — Ты что, может быть стесняешься?

— Чего там стесняться, кто меня тут знает?

— Так в чем же дело?

— Я мог бы работать на этом трамвае за двух кондукторов сразу и по двадцать часов в день, — сказал Брук горячо, — если бы только это был мой трамвай, а работать на чужом…

— Ты с ума сошел. У кого это бывают собственные трамваи?

— Я знаю, — спокойно ответил Брук, — поэтому мне и не хочется работать. Чем это может кончиться?

В тот же вечер он переехал в гостиницу. Очень его удивило, что номер чем выше, тем дешевле. Он готов был снять комнату хоть в двадцатом этаже: город сверху великолепен. Особенно туманной ночью, когда, кажется, звездное небо опрокидывается вниз, застывает огнями, катится огнями, гудит бушующими расшатанными звездами. Все светила внизу, на черной земле, между неясными квадратами домов. Наверху беззвездно и туманно.

Часов в одиннадцать ночи Брук пошел в бывший Царский сад. Здесь ему стало грустно впервые в городе. Люди пришли сюда за темнотой, за уединением. Отсюда был виден Днепр, широкая черная лента, в которой угадываешь воду только потому, что огни повторяются в ней.

Брук сел на скамейку в глухом конце сада. Пара, сидевшая там же, прекратила разговор, потом встала и пошла.

Досадное одиночество, как и в поезде, когда он останавливается на глухом разъезде, стало снова близким Бруку. Он понял, что мешает людям. Всегда вместе с одиночеством приходит ощущение нелепой, ненужной свободы в мире, который огромен, необъятен, далек.

К Бруку подошла девочка из беспризорных, лет тринадцати, в кокетливом светлом платочке.

— Дядя, — сказала она, — дайте копеечку.

— Пошла вон, — ответил Брук. Девочка только подчеркивала для него резкую боль одиночества, как подчеркивают ее животные в скучном доме, стрелочник в пустой степи.

Но девочка не отошла. Она села рядом с Бруком на скамейку и, глядя на него в упор, стала напевать какой-то полу-ясный веселый мотив. Мимо них прошли двое ищущих молодых людей.

— Не мешай, — сказал один из них.

И Брук тотчас почувствовал, что хорошо, что девчонка сидит рядом с ним. Нет, она не подчеркивает одиночества, с ней все-таки легче.