Владимир Ляленков - Сёстры Строгалевы (сборник)

Маруська-то Федькина говорит! «Он, Семён-то, как хватит кулаком по столу да как крикнет: я, мол, тоже книжицу такую имею, я приехал не кур щипать, а жить. Не мне, а бабам иди крутить мозги!»

— Чего ж это он?

— Электричество, свет хочет провести. Мастер он на все руки.

— И Васька с ним, какое-то дело затевают.

Парни что-то говорили, что-то решали. Ходили к Семёну на дом, оттуда к председателю.

Бабы не знали: ворчать им на Семёна и парней или хвалить. Может, намутят, намутят, потом Семён-то уедет и всё останется по-старому. Стали ждать.

Приезжали на машине важные люди, чего давно не было в Подлесах. Сыромятников с Васькой Новкиным водили их по деревне, по заболоченному полю…

А там побежали резвые дни. Морозец пристукнул грязь, снежок её прикрыл, и стало светлей и веселей на дворе и в избах. В ноябре снегу уже было много и сугробы росли до окон. В лесу тоже навалило снегу, и оттуда по ночам доносились волчьи голоса.

Однажды ночью, под песни волков, Зина родила мальчика. На другой день вся деревня прибежала смотреть — давно здесь не отмечали такого события. Ребёнок был здоровый, тяжёлый и кричал очень громко. Успокаивался он только тогда, когда Зина давала ему круглую белую грудь. Мальчик затихал, и мать смотрела на него как-то удивлённо и чуть виновато.

Когда Зина бывала дома, тётка Катерина не подходила к ребёнку; когда же оставалась с ним одна, подбегала к малютке, тянула к нему корявые пальцы, трогала пухленькое тельце и охала радостно и счастливо. После этого часто плакала, вспоминая своего сына Митю, умершего во время оккупации.

Семён Сыромятников привёз мальчику соску и игрушек на скорое будущее.

В деревне провели электричество. Васька с помощью ватаги подростков, под руководством старшего механика МТС, протянул провода по старым столбам, поставленным лет пять назад. А немного позже, с разрешения председателя, ставшего как — то добрей и вежливей, заняли под клуб избу, что числилась за скотным двором. В этой избе хранили раньше семенное зерно. Теперь зерно перетащили в амбар, который покрыли новой крышей. А баб всё не покидало желание найти ребёнку отца. Искали в своей деревне и в соседней парней и мужиков, на которых был бы похож мальчик. У Мити — так назвали малыша — были голубенькие глазки, вздёрнутый носик и ещё какие-то приметы, которые непременно перешли от отца. Всё напрасно: нигде не попадалось похожих глаз, а это решало всё. У Зины они были карие. Только Васька-тракторист походил глазами, но на него не очень метили: всё же молод ещё, а Зине какой годок? Здесь мужик должен быть!

Однажды тётка Катерина сидела у окна и чесала шерсть. Зашёл Васька, поздоровался и сел на лавку. Он последнее время часто заходил к Зине по клубной работе. Митя лежал на Зининой кровати, гукал и не моргая смотрел на тётку Катерину. Тётка подняла голову, посмотрела на

Ваську и чуть не вскрикнула: Митино лицо! И глаза такие же голубые, и нос такой же, с шишечкой…

Васька не дождался Зину и ушёл. Бабы сразу поверили тётке Катерине, а те, что раньше заметили сходство, стали даже хвастать. Быстро собрались шесть баб, договорились и в тот же вечер привалили к Ваське домой. Самого Васьки дома не оказалось, а мать сначала рассердилась:

— Да что вы, бабы, он малый ещё!

Но доводы подействовали, и она задумалась. Васька долго шатается, поздно приходит. А что, если он? Дождались Ваську.

Растерявшегося парнишку уговаривали сознаться и признать себя отцом. Хором хвалили, обещали просить председателя о новой избе. Васька сидел весь красный, утирал пот на лбу кулаком и не знал, куда деваться от стыда. Клялся и божился, что неповинен.

Тогда бабы перешли к угрозам. Вспомнили, что Васька комсомолец, и обещали куда нужно заявить.

— Да вы у неё спросите! — кричал Васька, уже совсем остервенев, не зная, что делать и куда деваться. Стыдно было глядеть в глаза матери.

— Я с ней ни разу и не гулял, у кого хотите спросите! Мам, не трогал я Зинку никогда.

Мать, может, и верила сыну, ко молчала. Остальные не отступали. Тогда Васька взял да и выгнал баб из избы.

Мать растерялась.

— Пошто так, Вася, они же по-хорошему… А может, это ты, а?…

Сын молча полез на печь.

— Васька, напишу братану, — пригрозила мать.

— Пишите хоть чёрту! — крикнул Васька с печи и затих.

Весь вечер он никуда не ходил. А когда мать ложилась слать, сказал ей, свесив с печки взлохмаченную голову:

— Мам, ты Лешке не лиши, я, честное комсомольское, не виноват ни в чём.