Виктор Дмитриев - Дружба

— Сергей, — сказал Данилов, когда перед ними поставили новый запас пива, — вопрос о тебе стоит ребром… Вплоть до исключения, — докончил он, взвешивая в руке пустую бутылку. — Как же мне быть? Защищать тебя или нет? Подожди отвечать! — поспешил он хотя Величкин и без того молчал. — Скажи, как бы ты поступил на моем месте?

— Я на твоем месте?

— Да, да! Ты — присланный секретарь ячейки. Против тебя все время бузит группа влиятельных местных ребят. Каждый неосторожный шаг используют разные Маршановы, которые думают не об интересах дела, а о хороших партийных должностях и о командовании. Люди идут на всякую демагогию. И тут встает вопрос о парне, твоем друге, который не хочет ехать в деревню и нарушает уже утвержденное райкомом постановление. Что бы ты стал делать?

— Да, обстановка действительно того… — промямлил Величкин.

— Ну, а даже помимо обстановки? Просто ты сталкиваешься с парнем-активистом, наплевательски относящимся к партдисциплине. И это в серьезнейшем вопросе. Как ты поступишь?

— Я бы взвесил все его мотивы.

— Уже взвешены и нами и райкомом. Вес недостаточен.

— Ну, чего ты ко мне пристал? — буркнул Величкин. — Решай, пожалуйста, сам!

— Нет, скажи свое мнение! Только об’ективно и беспристрастно! Даю тебе честное слово сделать, как ты велишь.

Величкин сразу протрезвел. Он понял, что Данилов не врет и не шутит. Этот разговор решал судьбу Сергея Величкина на многие годы, а может быть, и на целую жизнь. Жизни без партии Величкин не представлял. Это была уже только половина жизни. И тут рядом с ним сидел его последний шанс и окунал усы в бурое пиво.

В соседней комнате давно уже назревал скандал между двумя пьяными компаниями. Оттуда слышалась оживленная перебранка. Раздался сухой звук пощечины.

— Абраша, Лева, ко мне! — закричал кто-то срывающимся в дискант голосом. — Я не позволю!..

Общий шум и дребезг разбитого стекла заслонили конец фразы. Затем все стихло.

— Что же, — сказал Величкин, расстегивая и снова застегивая ворот. — Рисковать можно только своей шкурой. Я вовсе не хочу, чтобы из-за меня Маршанов поставил тебе подножку.

— Вернее, не мне, а работе, — сказал Данилов.

Величкин заметил, что пиво каплет со стола на его колени и на ботинок, но не отстранил ноги.

— Значит, как же? — осторожно спросил Данилов.

— Значит, я бы на твоем месте голосовал за исключение. — Сказав это. Величкин рассердился и на себя и на свое несчастное благородничание и особенно на Данилова.

— Теперь ты счастлив? — язвительно спросил он. — Ответственность с тебя разгружена? Ну, конечно! Я же сам попросил навязать мне петлю на шею. Просто, я люблю такой сорт галстуков. Замечательная штука: придушить человека да еще предварительно стребовать с него записку: «В смерти моей прошу не винить».

— Зачем ты это плетешь? — медленно сказал Данилов. Как всегда, когда волновался, он принудил себя говорить не спеша, чтобы не уронить липшего слова. — Я тебя за язык не тянул. Коли ты думал, что… — Данилов приостановился, не решаясь сразу высказать тяжелое слово, — что и с к л ю ч а т ь, — с натугой произнес он, — не следует, так бы и сказал.

Он стряхнул пепел с остывшей папиросы в собственную тарелку.

— Извини, — сказал Величкин. — Я дурак. Мне надо было, как ты это делаешь, досчитать до тридцати, чтобы притти в норму. Давай выпьем.

— Нет, — сказал Данилов. — Больше здесь пить я не буду. Неудобно.

Величкина исключили из партии.

На самом деле это оказалось еще тяжелее, чем он себе представлял.

Иногда его отвлекали и развлекали мысли, дела и разговоры. Но за всеми мыслями, делами и разговорами стояла, как стена, эта тупая, ноющая боль. Так из городского шума вырывается то жалобная флейта слепого, то крик роженицы. Но и за флейтой и за криком стоит этот ровный и непрекращающийся гул, сочетающий в себе тысячи разных шумов.

Но чем тяжелее ему было, тем упорней и больше он работал. Конец работы означал ведь и конец этой опухоли в сердце.

Толщина или, вернее, тонкость пластинок стали, колебавшаяся между лезвием безопасной бритвы и папиросной бумагой, была установлена окончательно. Выбран был и материал — сталь, стоящая посредине между молибденовой и углеродистой. Все расчеты, составленные предварительно для углеродистой стали, были пересчитаны для этого нового материала.

Изобретатели, как и прежде, отдавали вечер подсчетам, а с утра отправлялись на завод, чтобы самолично наблюдать и ускорять прохождение своего заказа. Им казалось, что и директор, и заведующий производством, и все мастера думают только о том, как бы задержать и затянуть заказ. И в самом деле на это было похоже. Дело можно было бы исполнить в пять — шесть дней, а вместо этого оно затянулось на несколько недель, несмотря даже на то, что то Зотов, то Величкин врывались к директору и бурно протестовали против такого темпа работы. Директор, латыш Тиберг, только покачивал головой и говорил: