Иван Курчавов: Шипка

К вражескому редуту бежали и другие батальоны. Бежали п роты Суровова и Христова — изрядно потрепанные, но еще имевшие силы для боя и желание вновь оказаться в турецких траншеях.

Первый и второй батальоны Углицкого полка вышибли турок из казавшегося неприступным редута номер два.

Командир третьего батальона свой редут решил взять без перебежек и ружейного огня. Как под Плевной. И как под Плевной потерпел неудачу, загубил людей, теперь ему впору было готовиться к поспешному отступлению. Эта неудача могла быть роковой, не окажись поблизости от полкового командира лихой барабанщик.

— Ваше высокоблагородие, — взмолился он, обращаясь к командиру, — Что вы на них смотрите — они же сейчас побегут. Пойдемте на редут. Пропадать, так по присяге. А тут все равно всех перестреляют. Эх, умирать, так с музыкой!

Он отчаянно ударил в барабан и первым пошел на редут. Командир полка схватил знамя и бросился вслед за барабанщиком. Они шли пока вдвоем, солдат и полковник, под грохот барабана и шелест знамени, под свист турецких пуль и разлетающейся турецкой шрапнели. Шли, словно забыв, где они находятся. Не оглядывались, а лишь всматривались в жестокий вражеский редут, уложивший в это утро не одну сотню.

— Ура-а-а-а! — раздалось позади; это вслед за ними поднялись все угличане.

— Ура-а-а-а! — подхватили остальные русские полки.

— Ура-а-а-а! — поддержали болгарские ополченцы.

В один миг все перемешалось. Русские и болгары шли в одном строю. Вместе бежали они к вражескому редуту. Погибал командир у болгар — руководство брал русский офицер. Падал под губительным огнем турок русский офицер — во главе атакующих вставал болгарский командир. Никто не останавливался, шел только вперед.

Редут был взят.

Пала и деревня Шипка, атакованная полками левой колонны.

Турки медленно отступали, цепляясь за каждый мало-мальски выгодный рубеж. Позади них был курган Косматка. У подножия кургана стоял главнокомандующий Вессель-паша, отдавший приказ сражаться до последней возможности.

Белый флаг, поднятый на кургане около трех часов дня, возвестил, что последние возможности исчерпаны и что Вессель-паша решил сдаться со всеми своими таборами.

Утро было морозным и солнечным. Белыми громадами сверкали Большие Балканы. Чистый, нетронутый снег сиял ослепительно, до боли в глазах. Ветер налетал порывами, но не холодными, а лишь слегка освежающими. В голубом небе парил орел и будто удивлялся, что в этом аду, где пять месяцев подряд грохотала пальба, все вдруг утихло, угомонилось.

Василий Васильевич Верещагин несколько раз порывался остановить своего коня и кое-что набросать в блокнот, но нетерпеливый Скобелев тянул его за собой. Генерал был возбужден и радовался, как ребенок. На многострадальные шипкин-ские позиции наконец-то пришла победа. Верещагин мельком взглядывал на открывшуюся панораму, где всего было вдоволь: своих и турецких трупов, убитых лошадей, разбитого и брошенного оружия. Кони безумно носились по нолю и ржали, будто окликая своих погибших хозяев.

Верещагин и Скобелев торопливо проехали поляну, миновали дубовую рощу. Перед ними открылась еще большая поляна с войсками, успевшими построиться в колонны, на фоне разрушенной и сожженной деревни Шейново. Немного левее начинались балканские горы с Шипкой и Святым Николаем, Лысой горой и Бэдеком. Вершина Святого Николая даже в этот солнечный день прикрылась туманом и серыми тучами.

Скобелев сильно ударил лошадь пшорами и понесся ниш г речу войскам. Держа в левой руке поводья, генерал примой схватил фуражку, поднял ее над головой и закричал тонко и молодо:

— Именем отечества, именем государя, спасибо, братцы!

Верещагин остановил коня и торопливо набрасывал нее. что видел перед собой: генерала, скачущего на белой лошади, солдат, высоко подбрасывающих свои шапки, очертания грозных турецких укреплений, а в стороне убитых, лежавших в разных позах, выпавшее из их рук оружие. «Ура» гремело над поляной так громко и раскатисто, что могло посостязаться с сильнейшей артиллерийской пальбой.

Возвратился Скобелев — возбужденный, сияющий от счастья. Он плакал, роняя на рыжие бакенбарды крутиле слезы.

— Ну, братец! — сказал он Верещагину, обнимая его. — Ради этого дня, братец, можно было умереть не один, а тысячу раз!

— Поздравляю, Михаил Дмитриевич, — взволнованно ответил Верещагин. — Вы много сделали для этой победы!