Ирина Велембовская: В трудную минуту

— Наверно, в суд подадите на него, на хулигана-то? — спросил Кудрявый.

— А ты думал? Конечно, подам. Вдруг я трудоспособности лишусь. Уж до смерти бы убил, тогда бы молчала, а теперь так не оставлю.

Няньки скликали на обед, и пришлось беседу прервать. Пошли каждый в свою палату.

После шести стали подходить посетители. К Пане никто не пришел, да она и не ждала: у каждого своих дел хватает, а она не роженица и не в тяжкой болезни, чтобы сюда за семь верст к ней бегали. И все же было грустно, когда глядела на других. У женских палат мужья льнули к окнам, затянутым сеткой от мух, переговаривались. Ходячие больные повысыпали в сад. Вон молоденькая парочка на лавочке, и по тому, как они держатся, видно, что недавно, наверное, расписались.

На другой скамейке тоже пара, только постарше. Паня услышала, проходя мимо, как красивая, но до синевы бледная женщина что-то ласково говорила, крепко держа в своей руке мужнину руку.

Паня тоже села и стала думать о своем муже, который теперь в земле. Человек он был разотличный, но жилось с ним что-то уж очень спокойно: ни боли через него Паня не перетерпела, ни женской тревоги. А, наверное, надо, чтобы это было. И неужели ж теперь все?..

Одолев думы, Паня опять поглядела вокруг. Кудрявого что-то не было видно. Может быть, к нему тоже никто не пришел? И он сидит сейчас где-нибудь в саду один, повесил кудлатую голову, глядит в землю?

Она нашла его на старом месте. Он сидел на пеньке и крутил в больших ладонях свитый из травы жгуток. Увидел Паню, улыбнулся.

— Больница — вторая тюрьма. Хоть поговоришь с человеком, и то веселее.

Пане было слышно, как он трудно дышит: рубашка на его груди двигалась, как от легкого ветерка.

— Вы бы ворот застегнули, — посоветовала она. — Все-таки дело к ночи, и с воды холодком наносит.

Кудрявый послушно застегнулся. Потом достал из кармана кулечек с леденцами.

— Погрызем? Все полегче на душе будет.

Паня взяла леденец.

— А что уж вам так грустно? Поправитесь! Сейчас хорошо лечат. Всевозможные средства знают. Мне врач говорил, что если бы моего Степана Васильевича сердце не подвело, после операции встал бы.

— Значит, помер твой Степан Васильевич… — задумчиво сказал Кудрявый. — Одна, значит, ты? Как хоть тебя зовут-то, невеста?

Паня насторожилась: ей показалось, что Кудрявый подсмеивается.

— Скажу, что Виолеттой, так все равно не поверишь. Зовут меня Прасковьей Ивановной, а кличут — кто Пашей, кто Паней.

— Почему не поверю? Сейчас всякие имена есть, Виолетта так Виолетта. Бывает и чудней.

Темнело, уже пора было расходиться по палатам. Они с Кудрявым пошли по аллейке, и тут навстречу Пане со скамеечки поднялась женщина с сумкой в руках. Глядела она растерянно и не решалась заговорить при Кудрявом.

— Я извиняюсь, вы Прасковья Ивановна? Мне бы вас на пару слов.

Кудрявый отошел, и женщина заговорила поспешно:

— Прасковья Ивановна, я вас попрошу: вы на мужа моего дело не передавайте… Он у меня выпивает, а так он ничего. Он не желал вас так сильно зашибить. Все вино натворило, Прасковья Ивановна!..

Паня молчала и машинально трогала больное место на голове. А просительница еще торопливее зашептала:

— Я вот вам тут покушать принесла. У нас мясо, яички свои: курочек держу. И если вам деньгами компенсировать…

— Слушай, уходи ты отсюда! — строго сказала Паня. — Я за тебя заступилась, как за женщину… На беса мне твоя компенсация! Вот тебе муж твой руки-ноги оборвет, тогда требуй с него компенсацию. И еще скажу: мало он тебя, гражданка, кулаками гладит, а то бы ты сюда не прибежала.

Паня встала и пошла в корпус. Увидела в соседней двери Кудрявого. Он хмурил густые брови и улыбался, поглаживая широкий, заросший подбородок.

— Слыхал? — спросила Паня.

Он кивнул головой и рассмеялся.

— Взятку, значит, тебе суют? Вот на суде-то и расскажи…

— Какой суд! — Паня досадливо махнула рукой. — Она, дура, и туда побежит, срамоту-то разводить!..

Через три дня Паню выписывали. За эти дни она так и не видела, чтобы к Кудрявому кто-либо приходил, хотя он и сказал Пане, что женат. Это Паню очень удивило: что же это за женщина такая, что к больному мужу не спешит? Да еще мужик-то такой славный, разговорчивый, душевный. Тут бы, кажется, от койки не отошла… Да, жизнь, она какая-то неровная!

Когда Паня уходила, ей захотелось проститься с Кудрявым. В саду она его не нашла и заглянула в мужскую палату. Он лежал на койке под самым окном, совсем больной, и суровыми глазами глядел на желтый сад. Увидел Паню, поднялся на локте, помахал ей рукой и опять тяжело лег на подушку.