Алексей Карпюк - Вершалинский рай

Вначале было Слово И Слово было у Бога. И Слово было Бог.

В сельце Грибовщина православные жили вперемешку с католиками. Как и в нашем Страшеве, и те и другие говорили на белорусском диалекте, с сильным влиянием украинского и польского языков с примесью германизмов. На вопрос же, белорусы они или поляки, люди уверенно отвечали:

— Не, мы тутэйшие! Ни по-польску, ни по-белорусску даже и говорить не умеем! По-простому разговарываем! Это при королях нас писали поляками, при царях — русскими. Холера их бери, нехай себе пишуть, только бы нас не чапали!

Лет сто тому назад в Грибовщине объявилась однажды толстоногая, вся в струпьях, немая деваха. Недели две она трепала у Руселей лен, чесала шерсть, пряла кудель — делала все, что ни прикажут. Никто не знал, какого она роду-племени, откуда пришла и как ее звать.

Руселева Марыся рассказывала соседкам:

— Уж такая безответная, но работать может, если глаз с нее не спускать. Просто смех — не отличит льна от конопли… У меня старшая такая же: выросла, а ни словечка! Пошлю в огород полоть — она капусту повырывает, а лебеду оставит!.. Где-где я с ней не была: файный [1] Файно — хорошо, основательно, великолепно, красиво, крепко шикарно, ладно (польское простонаречие). сувой льняного полотна отнесла в церковь, по знахаркам водила, по монастырям… В Журовичах старый монах спрашивает: «Когда она у тебя родилась?» Сказала. А он: «Э, тетка, не забивай себе голову, ничего не сделаешь. Кто родился на Благовещенье, все такие!» Видно, бабоньки, и эта на Благовещенье родилась. Одна баба насторожилась:

— А какой она веры?

Женщины стали экзаменовать пришелицу. Лавренова Юзефина прочитала над ней «Отче наш» по-польски, Марыся — по-русски. Деваха таращила на них исподлобья диковатые глаза и не понимала, чего от нее добиваются.

Расторопные тетки приволокли два распятия — от батюшки и от ксендза. Увидев медные кресты, немая замычала, задрожала от страха. Поднесли еще раз — боится и того и другого.

— Ы-ы-ы, бабоньки! Ей-богу, нехрыщеная! — решила Марыся.

— Господи боже, — с ужасом прошептала Авхимючиха, — да как же это так?! Что нам с ней делать?!

Женщины в страхе осенили себя крестом.

От поколения к поколению передавался в селе мистический страх перед ненормальными и юродивыми. Не помочь такому человеку считалось величайшим грехом.

Пришелице надо было где-то жить, и староста разрешил ей поселиться в пустующей хате. Сердобольная Марыся не поленилась сходить в Кринки и упросить хозяина корчмы Хайкеля, чтобы тот взял несчастную на работу — крутить сатуратор для газированной воды и заводную ручку музыкального ящика.

Со временем люди привыкли к тому, что летом босая, а зимой в солдатских ботинках без шнурков немая покорно плетется домой с мешком трактирных объедков — каши, селедки, сахара — и тем живет.

Сидящие под сиренью на валунах охваченные суеверным ужасом тетки, провожали немую внимательными взглядами и вздыхали:

— Как мается, бедолага!

— Что поделаешь, не дал бог одной клепки в голове!

Вечерами нужно было стряпать ужин, укладывать детей, и на валунах устраивались мужчины. Самый рассудительный из них, Климовичев Лаврен, уверенный, что все на свете имеет свою причину, ломал голову:

— Ну, скажи, для чего ей надо было родиться без языка, а? Только на горе?

— И свалиться на нашу голову? — поддавал жару Русель. — Нехай бы осела в Гуранах или Плянтах, так нет же, холера, у нас!

— Неспроста все это, вот увидите! Може, ее бог послал — нас испытать? Раньше так бывало часто. Поживет в селе такой посланец, потом бог забирает его к себе на небо, а в деревне знамения объявляются…

Лаврен покачал головой:

— Беды не оберешься, если кто ее обидит.

— О-о, теперь только смотри да смотри!..

— Моя Маруся просила Хайкеля присматривать за ней, — не пропустил случая похвалиться своей половиной Русель. — Только как ему верить, нехристю?..

И вдруг неожиданно для всех толстоногая немая родила сына. Ошеломленные женщины сбежались, чтобы обсудить новость.