Виль Липатов: И это все о нем

– За четыре часа до смерти, – бесстрастно сказал Прохоров, – Евгений Столетов имел с вами серьезный разговор. Я хотел бы знать о чем.

Капитан уголовного розыска Прохоров впервые в жизни сидел в таком кресле, которое было словно специально приспособлено для наблюдений за лицом собеседника, и, будьте уверены, он не пропустил ничего: заметил и нервный тик правого века, и растерянность, и лишнюю собачью складку возле губ.

– Ваш разговор со Столетовым случайно слышала повариха Лузгина. Каждое слово этого разговора запротоколировано и подписано Лузгиной, – охотно объяснил Прохоров. – Все это имеет прямое отношение к смерти Столетова, и мне хочется услышать этот разговор из ваших уст…

Теперь весь внешний облик мастера служил камуфляжем трусости; по-обывательски умный, правильно понявший слова «имеет прямое отношение к смерти Столетова», знающий от Заварзина, что произошло на тормозной площадке, Гасилов никогда не думал, что его разговор со Столетовым и Заварзиным – второй разговор был, видимо, важнее первого, – станет через Лузгину известен работнику уголовного розыска, и не надо было иметь большого воображения, чтобы представить внутреннее состояние Гасилова. Это был откровенный страх!

– Я жду, Петр Петрович!

– Столетов зашел ко мне после смены, – глухо сказал Гасилов. – Он зашел ко мне после смены, чтобы… Он хотел со мной поговорить как с мастером и как с отцом Людмилы… Это было… это было часов в пять вечера…

…стремительно, словно его подгонял сильный ветер, простоволосый, радостно возбужденный удавшейся «забастовкой наоборот», Женька Столетов подбежал к мастеру Гасилову, положил руку на локоть мастера. Заглянув в его лицо и поразившись, в который уже раз, что Людмила все-таки здорово походила на отца, Женька просительно и мягко обратился к мастеру:

– Петр Петрович, давайте поговорим…

За спиной Женьки Столетова стоял неопасный из-за соседства Андрюшки Лузгина золотозубый Заварзин; лицо холодил весенний ветер, тракторы гудели оглушительно, на эстакаде рабочие еще хохотали над дураком Притыкиным, Женькина «Степанида» должна была через минуту ожить, к ней уже шел его сменщик Никита Суворов, в Сосновке было тепло и сухо – чего еще не хватало Женьке Столетову для полного счастья?

– Поговорим, Петр Петрович! – повторил он ласково. – Пойдем в вагонку и поговорим…

Мастер Гасилов тоже улыбнулся, не отводя локоть от Женькиной руки, охотно повернулся к вагонке. Его забавное собачье лицо обросло добродушными морщинами, было тоже ласковым, и Женьке вновь показалось, что все происходящее между ним и Гасиловым – пустяк, недоразумение, результат какого-то дурацкого непонимания. Вот сейчас они войдут в столовую, сядут рядом, поглядят друг на друга и… засмеются. Бог ты мой! Что им было делить, когда на дворе весна, когда живет на земле дочь мастера Людмила, когда ты дружен со всем миром, а мир с тобой! Да, да! Все их конфликты надуманы, несерьезны; они ссорятся только потому, что просто не понимают друг друга, а вот сегодня, сейчас, Петр Петрович наконец поймет, что Женька Столетов не хочет ему зла, что он, Женька, стремится к тому же, к чему Петр Петрович: лучше работать, веселее и дружнее жить.

Конечно, конечно, вот сейчас они объяснятся, и Петр Петрович окончательно станет своим, понятным, родным человеком – он все-таки отец Людмилы, не чужой Женьке человек…

– Идемте, идемте, Петр Петрович!

Радуясь и от этого торопясь, Женька первым поднялся в вагонку, дождавшись, когда Петр Петрович тоже войдет и сядет на скамейку возле стола, поглядел на мастера по-весеннему просветленно.

– Петр Петрович, – горячо заговорил Женька. – Петр Петрович, ведь это смешно, что мы с вами целых две недели не разговариваем… Разве можно, Петр Петрович, производственные дела переносить на личные отношения, даже не здороваться? Почему вы смеетесь, Петр Петрович? Вы считаете, что это просто забавно?

Однако Петр Петрович Гасилов не только весело смеялся, он хохотал во все горло. Мастер даже вытянул по полу большие ноги, поблескивающие хромовыми головками, но похожие на кирзовые, руками уперся в скамейку. Плечи у него тряслись, на глазах выступили слезы: он смеялся смехом здорового, спокойного и добродушного человека, и смеялся так долго, как ему хотелось. Потом Гасилов неторопливо достал из кармана большой носовой платок, обстоятельно вытер слезы и так же неторопливо спрятал платок.