Владимир Мирнев - Нежный человек

– Ну, знаешь, красоточка, говори, да не заговаривайся! Я алкоголик? Я завтра же рапорт напишу до самых верхов и выше! Поплатишься! Взъелась: вчера мне – «алкаш», мне, трезвеннику, сегодня совсем гнусно – «алкоголик»! Это в каком аспекте, дорогая мамзель, ты мне такое бесшабашно заявляешь? Приехали сюда из диких деревень, черт вас возьми вместе с потрохами, и – оскорблять честных людей! Краску – губят! А все остальное – тоже губят! Мало, что я с них по рубь семьдесят за кило не высчитываю! Мало? А красочка между тем импортная! Государство деньги тратит, чтобы лучше, красивее, а вы губить деньги! Я вам такой базар простить не в состоянии. Я с государством считаюсь и люблю его! Вот так! Вот таким будет полный аплодисмент, когда заплатите! Не могу!

– Сходи пивка выпей – все пройдет, – хладнокровно проговорила Шурина, поглядывая на Марию, не знавшую, куда деться от стыда.

– Я? То есть выпить я должен? Я не пьющий! Не заставляйте меня пить! Хотя, между прочим, алкоголь обнаружили – этилалкоголь – на бездумно пролетающей комете Когоутек. Выходит, космос не чурается алкоголя! Как ты не можешь не трогать мое больное место. Но я не такой. Пьянка – бедствие народное! Я лично борюсь, как могу, а вы! Как вы можете? Как увидят мужика, так кричат «алкоголик», а я непьющий совершенно. В рот не беру! Понимаете, не беру! Я…

Дверь отворила Лариса Аполлоновна и, не сказав ни слова, удалилась на кухню, сосредоточенная на какой-то одной мысли. Эта мысль Ларисы Аполлоновны Сапоговой, женщины гордой и невероятно самолюбивой, не поддавалась определению. Гордость на нее находила словно стихия, словно взрыв вулкана, что самое поразительное, черной мысли как таковой, четкой, ясной, определенной, в голове не возникало. В минуты такого состояния мысли вообще исчезали, взамен появлялись какие-то чертовски неприятные ощущения полной беззащитности и того, что вот перед нею где-то маячит провал пустоты – словно точка; ее обуревала стихия гордого самолюбия, а видимое упрямство принималось за твердость нрава.

Лариса Аполлоновна слыла женщиной деятельной, состояла во всех общественных организациях, какие вообще могут существовать в нашей стране, включая общество автолюбителей, и во всех случаях, связанных с переселением в их доме, участвовала обязательно она. Энергия, что в мире человеческом ценилось всегда, ценится и поныне. А ее бурная энергия не имела границ. И все это потому, говаривала она, что «я ем здоровую пищу – сало свиное, телятину, баранину, масло, в нормальном количестве лук, чеснок, всякие овощи – круглый год, а еще потому, что чувствую непреходящую нужность себя родной стране и лично миру во всем мире. Это мне придает колоссальные силы, и я наверняка доживу до ста десяти лет». В особо мрачные дни своей жизни Лариса Аполлоновна читала роман «Красное и черное» Стендаля, роман «Человек, который смеется» Виктора Гюго, и последние сцены из «Идиота» Достоевского. В радостные дни ее привлекали газеты и политическая литература, до которых была превеликая охотница. Сейчас перед нею лежал раскрытый роман «Красное и черное» на странице, где Матильда целует отрубленную голову своего возлюбленного. Тетя Лариса сидела за столом перед открытой книгой прямо, смотрела перед собою ничего не видящими глазами, сосредоточенность сковывала ей мозг, и она ничего не могла поделать с собой.

– Вы больны? – спросила тихо Мария, глядя с сожалением на тетю и не узнавая ее. Та медленно повернула к ней замершее лицо, но ничего не ответила. – Тетя Лариса, если зуб – не дай бог! Я знаю одно средство. – Мария испугалась: тетушка совсем не реагировала на слова, сидела молчаливая – фанатичное упрямство на лице. – Чего же молчите? Больно?

– Не больно, милочка наивная, – ответила некоторое время спустя Лариса Аполлоновна, медленно и как бы нехотя поворачивая к ней бледное лицо, от одного вида которого – когда тетя посмотрела в упор на Марию – словно током ударило, так испугало лицо ее, совсем чужое, незнакомое. На кухню пришла Ирина, поздоровалась с Марией и спросила:

– Аполлоновна, чая просили давно. Не слышишь?

Лариса Аполлоновна тяжко вздохнула, налила в чашки чая, подумала и налила еще в четвертую, поставила на поднос и, неся его на вытянутых руках, направилась в комнату Ирины. Она протестовала, весь вид Ларисы Аполлоновны говорил, что она делает недостойное ее гордого самолюбия. Но на лице покоилась твердая решимость вынести до конца унижения, которые претерпевает по необходимости.