Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

— А к тому, что хотя мы и в разных местах живем и работаем, а все время как в гостях друг у друга.

— Про это я давно знаю. Загадка немудреная, — все еще сердясь, сказал старик.

— А моих самолетов, Алеша, нигде не видел? — смеясь, спросил Виктор.

— Откуда я знаю: твои они или не твои. На них клейма нету. Но как самолет увижу — тебя вспоминаю, — сказал Алексей.

Все засмеялись и громче всех Таня, которая чувствовала себя очень счастливой в это утро.

После завтрака Алексей увел Кето в другую комнату, спросил:

— Сейчас сказать отцу об отъезде или после?

Кето умоляюще взглянула на мужа.

— Алеша, это окончательно расстроит стариков. Неужели так необходимо ехать завтра?

Алексей молча достал из кармана листок, подал жене.

Кето быстро пробежала его изумленным и встревоженным взглядом.

Это была телеграмма из наркомата, которую Алексей получил еще вчера.

— Что это значит? Тебя вызывают в Москву для нового назначения? — спросила Кето.

— Как видишь. Кажется, мне хотят поручить строительство новой линии.

Кето опустила голову, задумалась, но тотчас же подняла на Алексея лучистый взгляд.

— Я поеду с тобой. Можно?

— Но ведь тебе лучше не ездить теперь… в твоем положении, — бережно гладя черные, аккуратно зачесанные волосы жены, сказал Алексей. — Четвертый месяц… Подумай, Катя. Право, тебе лучше побыть у стариков. А потом, как только я устроюсь, ты приедешь…

— Ты прав. Я должна еще вернуться в Сухуми. Надо же хлопотать о переводе. Но мне так хочется поехать с тобой. Ведь я не была в Москве пять лет.

Кето ласково и просительно заглядывала в глаза мужа.

— Ну, хорошо… Если ты так хочешь, поедем, — согласился Алексей.

— Ты скажешь старикам об отъезде вечером, — посоветовала Кето. — А сегодня мы сделаем для них что-нибудь приятное. Повезем в театр или купим подарок. Ты же знаешь: грузины очень любят дарить.

Алексей улыбнулся скупо, как всегда.

…Вернувшись из театра и готовясь ко сну, Александра Михайловна жаловалась Прохору Матвеевичу:

— Вот, Проша, как будто и есть у нас дети и в то же время нет.

— Ты что еще выдумала? — сердито уставился на нее старик. — Как это — нет? А где же они, по-твоему?

Он поправил стоявший на столике электрический ночник под зеленым матерчатым колпачком, разделся и, кряхтя, лег в широкую старозаветную кровать.

— Да так и нет, — вздохнула Александра Михайловна. — Не наши они…

— А чьи же? — спросил Прохор Матвеевич.

Александра Михайловна молчала. Она стояла у зеркала, держа в зубах шпильки, по старой, девичьей привычке заплетала перед сном в косу еще густые волосы.

— Вот и Витя скоро уедет, — послышался ее голос.

— И Витька уедет, а ты как думала? — сурово проговорил, словно пригрозил, старик. — Попробуй удержать их! Что они тебе — трехлетние, что ли? Не кори сыновей, мать…

— Я не корю, — тихо ответила Александра Михайловна.

— Ну, то-то. Мне тоже обидно, а что поделаешь? Не могут они с нами вечно жить.

— А я так думаю, — с необычной страстностью заговорила Александра Михайловна, — свою единственную Танюшку я никому не отдам, никуда не отпущу, отец, слышишь? Не отдам!

— Привяжешь ты ее к себе, что ли? — насмешливо хмыкнул Прохор Матвеевич, — Чудачка! Если бы Алешка не был инженером, Пашка — директором, а Витька — летчиком, разве ты гордилась бы так своими сыновьями? А, мать?

Александра Михайловна, озадаченно помолчав, вздохнула:

— Я горжусь своими детьми, Проша…

— А-а… То-то… — подхватил Прохор Матвеевич. — И пускай они ездят на здоровье, куда полагается, по всему государству. Я хочу… — каким-то особенным, дерзким голосом вскрикнул старик и даже привстал на громко скрипнувшей кровати, — хочу, чтобы они были первейшие во всем Советском Союзе люди! Это уж я со своей мебелью буду ковыряться до гробовой доски и сам себе гроб под орех разделаю, а уж сыновьям желаю жить попросторнее. Пускай забираются повыше!

— Тише! Как раскричался… — сказала Александра Михайловна и тихо чему-то засмеялась.

Она тщательно вытерла влажным полотенцем лицо, как делала это всегда перед сном. Мягкий зеленоватый полусвет заливал спальню. Мирно тикал будильник. Горьковатый запах васильков и чебреца струился от сухого букета, привезенного Таней еще летом из станицы. Цветы давно высохли и запылились, а тонкий аромат все еще жил, напоминая о знойном донском лете.

Александра Михайловна легла, и привычное спокойствие, ставшее таким знакомым за долгие годы супружества, разлилось по ее телу.