Михаил Алексеев - Ивушка неплакучая

— Где это у тебя? У ГЫтопалихи?

— Зачем же?.. У меня, чай, свой дом есть…

— Нету у тебя никакого дома! — угрюмовская, хорошо знакомая Авдею непреклонность и жестокость послышались в ее голосе. А Феня продолжала: — Нечего ему у вас делать. У меня вон полдома пустые. Сын давно в армии. Отдам твоему товарищу Чигиреву кровать. Покойнее будет. А то твоя теща заговорит до смерти!..

— Да я ж к матери своей его!..

— А та не лучше! Тоже язычок… Пойдемте ко мне, Алексей Романыч. Самовар сейчас поставлю, чайком угощу, хватит самогонище-то лакать на этой свадьбе. Пускай без нас повеселятся!

Уже за Фениным столом, отхлебывая горячий чаГг, явно подражая хозяйке, из блюдца, Чигирев еще раз-отрекомендовался:

— Я инженер по мелиорации, хозяюшка… простите, никогда не могу запомнить имени при первом знакомстве… как вас величать?

— Феня. Федосья Леонтьевна Угрюмова… По поливному делу, значит, вы? — сказала феня. — Это хорошо.

Измучились мы с засухой. А с другой стороны, и болот у нас хватает. Неплохо бы осушить какие…

Авдей поднял глаза на Феню, с удивлением слушая: откуда, мол, ей ведомы незнакомые эти слова — «мелиорация», «ирригация»?

Чигирев между тем пояснял:

— Пощупаю вот глазами вашу речку — погляжу, где плотину возводить.

— Она не баба, наша речка, чтоб ее щупали, — неожиданно грубо и поспешно сказал Авдей, нацелившись перевести разговор на иной лад. — Ты там, Феня, погляди, может, что горяченькое отыщется в твоей печке? После Тишкиной свадьбы в животе что-то урчит, от пустоты, должно… Так что погляди там…

— Обождешь, — тихо, но властно осадила его Феня. — Дома у себя командуй. — Переменив мгновенно суровость на приветливость на своем и при улыбке строговатом лице, она вновь обратилась к инженеру: — Плотинешка и раньше была, три мельницы крутила, да забросили в войну. А вот не знай, хватит ли для наших полей и лугов воды в речке Баланде?.. У пас ведь шесть тысяч гектаров одной пахотной, а потом огороды, колхозные и индивидуальные…

«Индивидуальные»! — думал про себя Авдей. — И откуда она только нахваталась таких мудреных словечек! Скажи на милость! Это с ее-то тремя классами!» — А сам глядел на Феню вроде уж другими глазами, не в силах сдержать невольного восхищения ею. Видел, что и его фронтовой товарищ смотрел на нее так же, и, обожженный остреньким и стыдным огоньком вспыхнувшей внезапно ревности, хмурился.

Чигирев тем временем уже рассматривал фотографию Филиппа, принесенную хозяйкой из горницы.

— Неужели у вас такой сын?

— Такой. А вы что… думали, что я молоденькая? У меня уже внучонок есть. Я уж бабушка! — Феня глянула на набычившегося Авдея, улыбнулась кривой, мстительной улыбкой.

— Сколько же вам лет? — спросил гость, с удивленным восхищением оглядывая ладную, подобранную фигуру хозяйки.

— Кто же спрашивает об этом женщину?..

— Ах, пу да… Прошу прощения, Федосья Леонтьевна.

Когда совсем стемнело, Авдей вновь предложил:

— Может быть, все-таки к нам… ко мне пойдешь, Леша?.. — И умолк, прихлопнутый горячим, презлющим Фениным взглядом.

— Ему тут будет лучше, — сказала она вызывающе.

Авдей ушел, а несколькими часами позже вновь оказался у Фениной избы, подходил на цыпочках то к одному окну, то к другому, прижимался потным лбом к стеклам, пытаясь разглядеть, что там, внутри.

— Занавесились… — сдавленно прошептал он.

За этим занятием его и увидела ступившая из-за калитки хозяйка. Тихо подошла сзади, спросила так же тихо и вроде бы спокойно:

— И тебе не стыдно?

Авдей вздрогнул, но быстро оправился. Сказал:

— А ты, знать, сладкий сон моего дружка охраняешь?

— Охраняю и спасибо тебе говорю. Это ведь ты его для меня отыскал. Да еще с доставкой на дом! Так что…

— Он где? — в ярости закричал Авдей.

— Не ори. Человек устал с дороги, спит. Разбудишь.

Страшно выругавшись, Авдей скаканул куда-то в сторону и скрылся, сгинул в темноте.

Феня глядела туда, где он пропал, а плечи ее сами собой уже начинали вздрагивать. И в темноте не понять — от чего: от смеха ли или от рыдания.

А в сельсовете, на раскладушке, закинув руки за голову, буравил потолок широко раскрытыми, не поддающимися сну глазами Чигирев.

«Вот бабы! — думал он, растерянно и чуток прпстыжен-но улыбаясь в темноте. — Пойми ты их! Сперва оставляла, а как только Авдей ушел, спровадила и меня. Характерец, похоже, у этой Федосьи — ой-ой-ой!»

Он так и не знал, удалось ли ему уснуть хотя бы на час, когда в сельский Совет ворвался Авдей, в бешеной радости подхватил раскладушку, вытряхнул из нее товарища прямо на пол, упал на него, мял, хохоча, тискал, поглупевший от счастья: